Ольшанский д в основы политичeской психологии eкатeринбург дeловая книга 2001 496 с 2

наружности, легко “вспоминается” манера поведения похожих личностей, скажем, на рынке, что ведет к “естественному” заключению: с ним надо “держать ухо востро”. В социально-политическом отношении избирательные кампании в СССР 1989-1990 гг. отчетливо показали: достаточно кандидату было произнести своего рода “пароль”, предъявить некий “опознавательный знак” в виде слова “демократ” или некоторых других ключевых для данного стереотипа слов (а подчас обходилось и без слов – достаточно было, скажем, появиться в майке с надписью “Вся власть советам!”, “Перестройка” и т. п.), как почти автоматически вызывалось решение электората голосовать за данного кандидата. И наоборот: близость к официальным структурам и наличие соответствующих признаков приводили в действие стереотипы “стагната” и “партократа”, гарантируя отрицательное голосование.   Стереотипы представляют собой мощнейшее средство манипулирования сознанием отдельных индивидов, групп и масс в политике. С этой точки зрения, содержательно стереотип можно определить как постоянно декларирующиеся и навязывающиеся людям стандартные единообразные способы осмысления и подходы к социально-политическим явлениям, объектам и проблемам, как общественно-политические каноны и “истины” – нормы, ценности и эталонные образцы политического поведения, постоянно повторяемые и используемые политической элитой, поддерживаемые и распространяемые массовыми информационно-пропагандистскими средствами, подкрепляемые карательными органами в целях удержания основной массы членов общества в единообразном нормативно-послушном состоянии.

 

В содержательном отношении, совокупность подобных стереотипов составляет идеологию или идейно-политическую основу данного общества. Согласно манипулятивно-идеологической точки зрения, стереотипы делятся на “истинные” (обычно, “наши”) и “ложные” (как правило, “не наши”, поддерживающие противоположно ориентированную в идеологическом отношении социально-политическую систему).   Всякая социально-политическая система создает набор определенных стереотипов, следование которым необходимо для успешного функционирования данной системы. Обычно они существуют и поддерживаются на трех основных уровнях. Во-первых, стереотипы инди ства как действительно самоорганизующегося сообщества индивидов, состоящего из людей с максимально высоким уровнем развития политического сознания и поведения, способных на самостоятельный осознанный социально-политический выбор.   ИВ   2.   видуального политического сознания и поведения, подкрепляемые стереотипами соответствующих позитивных и негативных санкций – например, вкладываемые в содержание понятия “законопослушный” (добропорядочный, лояльный и т. п.) гражданин. Во-вторых, стереотипы группового политического сознания и поведения – например, традиции того или иного этноса, слагаемые “профессиональной чести”, уставы политических партий и движений и т. п. В-третьих, стереотипы политического сознания и поведения члена общества (социально-политической системы) в целом.   Социально-политические системы различаются по степени стереотипизации сознания и поведения людей. Если в условиях тоталитарного общества набор стереотипов предельно узок, следование ему строго обязательно, а отклонения жестко и неотвратимо наказуемы, то в демократическом обществе допускается значительно большая степень свободы. В условиях последнего происходит своеобразная плюрализация стереотипов, за счет чего достигается значительное освобождение человека от необходимости и обязательности единообразного послушания. Тем самым, не избавляясь от стереотипов полностью (это практически невозможно, ибо противоречит человеческой природе и закономерностям функционирования психики), достигается высвобождение творческих возможностей человеческого восприятия, мышления и, в конечном счете, всей деятельности. Проявляясь в плюрализации форм политической жизни и деятельности, это в свою очередь усиливает процесс дестереотипизации социально-политической системы и способствует ее дальнейшему развитию.   С политико-психологической точки зрения, процесс демократизации и перехода от тоталитарного общества к иным, более свободным формам социально-политической организации достигается двумя путями.

 

Во-первых, это достигается посредством целенаправленного разрушения или самораспада единого стереотипа (например, “общенародного” или даже общегруппового – типа национально-этнического, классового, партийного и т. п.). Во-вторых, это достигается разрушением “общего” интереса, подчиняющего себе каждого отдельного человека, и укоренение ценности индивидуальных интересов и, соответственно, индивидуально-личных взглядов в политике.

 

В результате этого распада, в идеале, возникает модель обще Как любая наука, политическая психология имеет своего рода “скелет” в виде логического и методологического, понятийного и категориального аппарата, образующий “язык” науки. Основная категория политической психологии – это политика в ее деятельной трактовке. Данная категория развертывается в целом комплексе достаточно соотносимых между собой понятий.   Политическое сознание – одна из безусловно центральных категорий современной политической психологии, входящая в систему ее понятийных координат, и обозначающая результаты восприятия субъектом той части окружающей его действительности, которая связана с политикой, и в которую включен он сам, а также его действия и состояния, связанные с политикой.   Еще одно важнейшее понятие и стержневая категория политической психологии – политическое самосознание. Под политическим самосознанием принято понимать процесс и результат выработки относительно устойчивой и осознанной системы представлений субъекта политических отношений о самом себе в социально-политическом плане, на основе которой такой субъект целенаправленно строит свои взаимоотношения с другими субъектами и объектами политики как внутри социально-политической системы, так и за ее пределами, и относится к самому себе. Это осознание себя в политике как самостоятельного деятеля, целостная оценка своей роли, целей, интересов, идеалов и мотивов поведения.   Помимо политического сознания и самосознания, в политике играет огромную роль и то, что обычно называют иррациональным или бессознательным. В широком смысле, это совокупность психических процессов, операций и состояний, не представленных в сознании индивидуального субъекта политического поведения (или представленных с недостаточной степенью осознанности), но оказывающих активное, а в   некоторых ситуациях определяющее влияние на поведение значительных неструктурированных конгломератов людей (например, типа толпы).

 

Коллективное бессознательное вызывает специфические формы поведения, именуемые стихийным, “внеколлективным (массовым) поведением”.   3. Политическая культура часто рассматривается как основа всей политической деятельности или, по крайней мере, как фактор, определяющий характер, особенности и уровень развития политической деятельности. Содержание понятия “политическая культура” включает исторический опыт, память социальных общно-стей и отдельных индивидов в сфере политики, их ориентации, навыки, влияющие на политическое поведение. Этот опыт содержит в обобщенном, преобразованном виде впечатления и предпочтения в сфере внешней и внутренней политики. Известны три основных “чистых” и ряд смешанных типов политической культуры.

 

Среди “чистых” – патриархальный, подданический, активистский. Среди смешанных наиболее известен тип “гражданской культуры”.

 

4. В достаточно общем, политико-психологическом виде, человеческая психика может быть представлена как состоящая из четырех основных блоков. Во-первых, блок политического восприятия – восприятия политики как таковой и, в частности, восприятие политической информации. Во-вторых, блок политического мышления – переработки воспринятой политической информации, ее осмысления и принятия политического решения. В-третьих, блок политических эмоций, чувств и аффектов – эмоционального оценивания выводов политического мышления.

 

Итоговым, и уже выходящим за пределы собственно психики, является блок политического поведения – конкретных действий, основанных на воспринятой, переработанной и оцененной информации.

 

Одним из важнейших проявлений политической психики в реальной политики является инерция психики – восприятия, эмоций и, особенно, мышления.   5. Принципиально важную роль в формировании политической психики вообще и, особенно, политического мышления играют политические установки и стереотипы. Понятие “установка” относится к наиболее сложным в политической психологии.

 

В общем виде, это предготовность субъекта реагировать тем или иным конкретным способом на то или иное политическое событие или явление. Установка – это внут реннее качество субъекта политики, базирующееся на его предшествующем опыте и политической культуре.

 

С политико-психологической точки зрения, стереотип – стандартизированный, схематизированный, упрощенный и уплощенный, обычно ярко эмоционально окрашенный образ какого-либо социально-политического объекта (явления, процесса), обладающий значительной устойчив остью, но фиксирующий в себе лишь некоторые, иногда несущественные его черты. Иногда определяется как неточное, иррациональное, чрезмерно общее представление. В широком смысле, это традиционный, привычный канон мысли, восприятия и поведения, шаблонная манера поведения, стандартный способ осуществления действий в определенной последовательности. В целом, это обозначение единообразия, тождества, инерции мышления, косности, ригидности и т. п.   Дли семинаров и рефератов   1. Бехтерев В.М. Коллективная рефлексология. – Пг., 1921.

 

2.

 

Бурлацкий Ф.М., Галкин А.А. Современный Левиафан.

 

– М., 1985.   3. Ольшанский Д.В. Социальная психология “винтиков” // Вопросы философии. – 1989.

 

– № 8. – С. 91 – 103.   4. Шерковин Ю.А. Психологические проблемы массовых информационных процессов. – М., 1973.   5.

 

Юнг К. Психологические типы. – М., 1924.    Глава 3.

 

ОСНОВНЫЕ ВЕХИ ИСТОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ   Предыстория политико-психологических идей. Их место в трудах древнегреческих, римских и восточных авторов. Политико-психологические идеи Аристотеля.   “Государь” Н. Макиавелли и его роль в развитии политической психологии Нового времени. Политико-психологические идеи эпохи Возрождения. Политическая психология эпохи Просвещения. Политическая психология масс и политических режимов; ее разработка в XIX веке. Психоанализ 3. Фрейда и политическая психология начала XX века.   Разработка политико-психологической линии в первой половине XX века.

 

Опыты конструирования политической психоистории. Становление Чикагской школы – предтечи современной политической психологии. Труды Г. Лассуэлла как первые серьезные попытки прагматического соединения психологического и политического знания и формирования самостоятельного политико-психологического направления науки..   Развитие политико-психологических идей в XIX-XX веках в России. Работы Н.К. Михайловского, В.М. Бехтерева и др. Всплеск внимания к политико-психологическим проблемам в 20-е гг. Политические причины свертывания политико-психологических исследований в последующие годы. Новый подъем интереса к политико-психологическим подходам во второй половине 80-х гг.   Этапы и признаки конституирования политической психологии как самостоятельной науки на Западе. Основные вехи и направления развития западной политической психологии. Современное состояние политико-психологических исследований и их основные направления в России и за рубежом.   Политическая психология как наука богата своей предысторией. Задолго до ее оформления в качестве самостоятельной науки политико-психологические идеи занимали умы исследователей, причем даже в большей мере, чем ныне. Можно говорить о своеобразном парадоксе: по мере развития промышленности, техники и технологии внимание к человеческому фактору падало.

 

До этого, когда большая часть жизни людей была связана общением не с продуктами своей деятельности, а непосредственно друг с другом, роль человека и человеческих отношений в жизни и политике была значительно выше.

 

Главный вопрос, который постоянно и настойчиво был интересен людям во все времена (и чем раньше, тем больше) – это власть над себе подобными. Интриги и заговоры, убийства и перевороты – все это непрерывно сопровождает историю человечества, начиная с родоплеменного строя. Причем, согласимся, накал этих проблем со столетиями, все-таки, снижался. Утрируя, можно сказать, что вопрос о том, кто будет “старшим по пещере”, был острее и драматичнее, чем сегодняшние вопросы о том, кого выберут президентом той или иной страны.

 

Человек и власть – вот тот круг вопросов, который образует предысторию политической психологии.   В то далекое, донаучное время то, что мы сейчас называем политической психологией, было непосредственной повседневной практикой политической элиты. Многое из тех времен перекочевало и в современную жизнь, причем миновав сферу науки. “Тайны мадридского двора” присущи ныне не только “дворам”, и далеко не только мадридским.

 

История политических убийств, совершенных в результате неприязненных личных отношений и имевших под собой значительную психологическую основу, продолжается. Политическое убийство К.Ю. Цезаря и физическое устранение СМ. Кирова или, тем более, Дж.Ф. Кеннеди – события практически одного ряда. Заговор Каталины в Древнем Риме и рылеевский кружок декабристов в России – тем более.

 

В современной политике трудно найти какое-то событие, за которым не просвечивал бы свой аналог из более древних времен, и в котором не прочитывались бы свои политико-психологические слагаемые.

 

Будучи вынужденными к краткости, мы лишь бегло рассмотрим те основные моменты, в которых на протяжении веков уже фиксировалась роль политической психологии. То есть, мы рассмотрим историю тех фрагментов практической политической психологии, которые стали предметом размышлений тогдашних исследователей – по сути, объектом науки своего времени. Понятно, что это означает работу скорее с текстами, чем с фактами, но тем достовернее будут ее результаты.  ДРЕВНЯЯ ГРЕЦИЯ   В Элладе, разумеется, практика была важнее науки. Но именно в Древней Греции, когда политиков, в сегодняшнем смысле, заменяли ораторы (ораторское искусство было обязательным и решающим компонентом деятельности политика), один из великих мастеров красноречия Демосфен стал, быть может, первым исследователем механизмов политического воздействия на массы: на их разум и эмоции. Демосфен, как известно, сам вошел в политику через практику. Известно, что он был косноязычен от рождения, и чтобы научиться ораторскому искусству, часами тренировался, набив рот камушками, у берега моря, стремясь перекричать шум морского прибоя. Так он сформировал громоподобный голос и, используя время тренировок для специальных размышлений, открыл некоторые особенности разных массовых аудиторий, перед которыми приходилось выступать.   В частности, Демосфен различал два типа масс. С одной стороны, это были массы, “податливые эмоциям”. С ними, считал он, необходимо использовать механизмы психологического заражения для того, чтобы вызвать у этих людей эффект подражания выступающему перед ними политику, так как такие массы, как правило, некритически воспринимает то, что говорит оратор. В качестве примера таких “податливых масс” Демосфен приводил восточные, говоря сегодняшним языком, “тоталитарные” народы, привыкшие к благоговению перед “харизматическими вождями”.   С другой стороны, – массы, “податливые разуму”. С ними, считал Демосфен, политику необходимо принципиально по другому строить общение. В частности, политик обязан использовать в общении с ними механизмы логической аргументации для того, чтобы пробудить присущую им способность к самостоятельному размышлению и направить его в нужном оратору (то есть, политику) направлении. Например, утверждал наученный опытом Демосфен, “афиняне привыкли думать и судить самостоятельно, и потому с ними обращения к чувствам бесперспективны”. Это, говоря сегодняшним языком, как бы “демократические народы”, с которыми политик обязан общаться прежде всего рационально, учитывая их способность к самостоятельному принятию логичных решений.

 

Из политической практики Древней Греции в рассмотрении политико-психологической природы человека, в целом, в обобщенном виде можно выделить две традиции. С одной стороны, выделяется традиция “демократическая”, предполагавшая равенство возможностей главных “политических участников”, то есть, реальных субъектов политического процесса. С другой стороны, отчетливо существовала традиция “аристократическая” (элитарная), открыто подчеркивавшая превосходство тех или иных, вполне определенных типов людей, и их роли в политическом процессе.

 

Так, например, “аристократическая” политическая традиция достаточно откровенно была выражена уже во взглядах школы Платона. Этот греческий мыслитель считал, в частности, что идеальный тип властителя – это “философ на троне”. Согласно его взглядам, получалось, что далеко не все, а лишь некоторые люди могут быть “подлинными правителями”. Другие же люди (но тоже далеко не все), могут быть, скажем, “воинами”. Большинство же населения вообще не способно к политической жизни1. Вот такая сословно-иерархическая “Республика” получалась у Платона, в которой высший, собственно “политический”, то есть рационально-логический, интеллектуальный элемент “души” (сознания) преобладал только у представителей правящих классов.   Аристотель был одним из первых мыслителей, который попытался подойти к анализу проблемы власти и подчинения – на примере понимания природы массовых беспорядков и мятежей, направленных на свержение властей. Он связывал “настроения лиц, поднимающих восстание” (т. е. их психологическое состояние) с “политическими смутами и междоусобными войнами”.

 

Анализируя массовые выступления против властей, он писал: “Во-первых, нужно знать настроение лиц, поднимающих восстание, во-вторых, – цель, к которой они при этом стремятся, и, в-третьих, чем собственно начинаются политические смуты и междоусобные распри”2.   Таким образом, для понимания реальной политики уже во времена Аристотеля требовалось анализировать изменения в массовой психологии, в частности, динамику перехода от послушного состояния – к бунтарскому.

 

Аристотель привнес многое в развитие различных наук, в том числе и политической психологии. Только сейчас, возвращаясь к нему на основе политических реалий современной жизни, мы вновь задумываемся, например, над политико-психологическим содержанием описанных им основных форм правления: тиранией, аристократией, олигархией, охлократией и демократией. Серьезные аналитики говорят, рассматривая новейшую историю России, что вслед за “тиранией” прежних советских вождей, за вольницей и “охлократией” конца 80-х – начала 90-х годов возник вполне “олигархический” режим Б. Ельцина, которому унаследовал “аристократический” режим В. Путина (имеется в виду назначение приближенных к себе “аристократов”, которым передаются, делегируются отдельные элементы власти и управления). Таким получается сложный российский путь к демократии – почти по Аристотелю.   Древняя Греция дает много примеров уже почти теоретической политической психологии.

 

Разумеется, понятен далекий от современных взглядов уровень анализа и язык античных мыслителей.

 

Однако, гораздо важно другое: то, что уже в античное время политико-психологические проблемы активно волновали людей.  ДРЕВНИЙ РИМ   Если древнегреческие мыслители, все-таки, лишь эпизодически фиксировали те или иные политико-психологические феномены, то в Древнем Риме появились уже значительно более развернутые исследования Плутарха и Светония в области политической психологии лидеров и самого феномена лидерства.

 

По сути, это было началом того, что при дальнейшем развитии политический психологии, уже в XX веке стало называться методом психобиографий. Рассмотрим в качестве демонстрационного только один пример. Плутах в жизнеописании Кая Юлия Цезаря пишет: “Цезарь же, едва возвратившись из провинции, стал готовиться к соисканию консульской должности. Он видел, что Красе и Помпеи снова не ладят друг с другом, и не хотел просьбами, обращенными к одному, сделать себя врагом другого, а вместе с тем не надеялся на успех без поддержки обоих.

 

Тогда он занялся их примирением, постоянно внушая им, что, вредя друг другу, они лишь усиливают Цицеронов, Катуллов и Катонов, влияние которых обратится в ничто, если они, Красе и Помпеи, соединившись в дружеский союз (NB! отсюда затем в истории науки возникает понятие “дружеский союз” как своеобразное противопоставление “союзу недружескому”, то есть, говоря политически, “фракции” – Д.О.), будут править совместными силами и по единому плану. Убедив и примирив их, Цезарь составил и слил из всех троих непреоборимую силу, лишившую власти и сенат, и народ, причем повел дело так, что те двое не стали сильнее один через другого, но сам он через них приобрел силу и вскоре при поддержке того и другого блистательно прошел в консулы”.   Все понятно: учитывай психологию врагов и друзей, действуй по принципу “разделяй и властвуй”. Таким образом, уже Плутарх дает нам совершенно конкретную политико-психологическую модель поведения Цезаря. Он показывает его мотивацию и демонстрирует политическую стратегию, блистательную именно вследствие учета обозначенных выше психологических моментов.   Цицерон в своих трактатах по ораторскому искусству специально советовал “политическим ораторам” особенно тщательно учитывать психологические моменты. В частности, он писал в качестве наставления ораторам, желающим выиграть дело в суде (говоря современным языком, к адвокатам): “Желательно, чтобы судьи сами подходили к делу с тем душевным настроением, на которое рассчитывает оратор. Если такого “настроения” не будет, то надо прощупывать настроение судей и обратить все силы ума и мысли на то, чтобы как можно тоньше разнюхать, что они чувствуют, что думают, чего ждут, чего хотят и к чему их легче будет склонить”.   Большая часть речи оратора, согласно Цицерону, должна быть направлена на то, чтобы изменить настроение слушающих и всеми способами их увлечь за собой. Речь оратора-политика, считал он, должна быть особенно напряженной и страстной. Причем политическая речь, которой такой оратор стремится возбудить других, по природе своей может и должна возбуждать его самого даже больше, чем любого из слушателей – предупреждал Цицерон.   Общий вывод: политики Древнего Рима достаточно далеко продвинулись по части прикладной политической психологии – особенно, в сфере ораторского искусства. Еще более важно, что авторы того времени начали разрабатывать теоретические и методические (метод психобиографий) основы политической психологии.  ЭПОХА ВОЗРОЖДЕНИЯ   Великий труд первого в истории полноправного политолога и политического психолога Н. Макиавелли “Государь” является одним из самых замечательных образцов политико-психологического анализа проблем политического лидерства и, одновременно, эффективным до сих пор руководством по политическому искусству управления людьми.

 

Среди всего прочего, в этой работе прекрасно описаны и раскрыты закулисные психологические механизмы политического поведения монарха (“тирана”), использование которых, по мнению автора, не просто оправдано, но даже часто необходимо в кризисные времена.   В целом, относительно природы людей Н. Макиавелли был невысокого мнения: “О людях в целом можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность и влечет нажива”. Люди, считал Н. Макиавелли, по природе своей иррациональны и эгоистичны, и потому для достижения целей их, то есть, общественного, благополучия не может быть и речи о выборе средств: цель оправдывает любые средства. Н.

 

Макиавелли был верным сыном своей эпохи и достойным учеником отцов-иезуитов. “Цель оправдывает средства” – этот известный девиз основателя ордена иезуитов Игнация Лойолы стал общепризнанным для политиков той эпохи. Н. Макиавелли так развивал этот принцип: “Из всех зверей пусть государь уподобится двум: льву и лисе.

 

Лев боится капканов, а лиса – волков, следовательно, надо быть подобным лисе, чтобы уметь обойти капканы, и льву, чтобы отпугнуть волков”.

 

Однако, при всем иезуитском цинизме своих наставлений, Н. Макиавелли не забывал и о простых людях – подданных государя: “Государь должен следить за тем, чтобы не совершить ничего, что могло бы вызвать ненависть или презрение подданных.

 

Если в этом он преуспеет, то свое дело он сделал, и прочие его пороки не представят для него никакой опасности”.   Макиавеллевские образы “льва” и “лисицы” не просто стали нарицательными в практической и теоретической политической психологии. Эти живые и крайне образные понятия не потеряли актуальности до сих пор.

 

Они широко используются и в практической политике, и в имиджелогии – выстраивании выгодного образа политика.   Кроме, так сказать, “стандартных” вопросов, связанных с человеческой природой, психологией и, соответственно, с политическим поведением определенных типов людей, Н.

 

Макиавелли касался и более сложных вопросов массовой психологии в политике, рассматривая “острые социальные схватки” в кризисном обществе. Более сложными эти вопросы надо признать хотя бы потому, что во времена Н. Макиавелли, как и его предшественников, еще не было “масс” в современном смысле слова. Плотность расселения людей была такова, что любая “масса” редко превосходила несколько десятков, максимум, сотен человек. Тем не менее, к примеру, он совершенно прозорливо писал: “Глубокая и вполне естественная вражда, …порожденная стремлением одних властвовать и нежеланием других подчиняться, есть основная причина всех неурядиц, происходивших в государстве”. И объяснял: “Ибо в этом различии умонастроений находят себе пищу все другие обстоятельства, вызывающие смуты в республиках”.   Иными словами, Н. Макиавелли противопоставлял кризисное общество (в котором одни стремятся властвовать, а другие не желают подчиняться – обратим внимание, как это похоже на ленинские признаки революционной ситуации, когда “верхи” не могут (хотя, безусловно, тоже стремятся), а “низы” не хотят) – обществу стабильному (в котором одни властвуют, а другие подчиняются), и искал корни их различий в разных психологических состояниях значительных масс людей, образующих общество. По его мнению, сам исторический процесс, включая смену форм государственности, обычно и происходит под влиянием “непреложных жизненных обстоятельств”, под воздействием “непреложного хода вещей”, в котором прежде всего и проявляются действия людей, в частности, “охваченных определенными настроениями”. Обратим внимание, насколько антифаталистична позиция Н.

 

Макиавелли на фоне своей эпохи, насколько она, если можно так выразиться, “гуманистична” – разумеется, в политико-психологическом смысле.

 

Отделив реальную политику от морали и религии, один из родоначальников всех политических наук первым начал исследовать собственно политические процессы и, естественно, не смог миновать политическую психологию.   Однако, разумеется, вследствие недостаточного развития общего уровня общественных наук того времени, даже такой гений как Н. Макиавелли смог только описать отдельные внешние стороны некоторого ряда политико-психологических явлений, до конца не объяснив действие их внутренних механизмов. Однако уже то, что он сделал, было для своего времени гениальным прорывом в политической науке.   “Государь” Н. Макиавелли не просто актуален поныне – он является настольной книгой для целого ряда политиков (особенно, из числа начинающих).

 

Хотя надо иметь в виду и другое. По своей сути, макиавеллевский “Государь” были остается руководством по совершенно реальному, конкретному и практическому политико-психологическому порабощению людей. И совершенно не случайно термин “макиавеллизм” до сих пор используется для обозначения всего самого хитрого, двуличного и неискреннего, что есть или хотя бы может быть в реальной политике. Он обозначает способ политической деятельности, не пренебрегающий никакими средствами ради достижения поставленной политиком перед собой цели – обычно, цели властвования над людьми.  ЭПОХИ ПРОСВЕЩЕНИЯ   Эпоха Просвещения, как следует из самого ее называния, отличалась расцветом наук. Соответственно, и политико-психологическая природа человека оказалась, по сути дела, в самом центре внимания большинства обществоведов. Это касалось не только политической психологии отдельных индивидов, пусть даже лидеров, но и определенных социально-политических общностей – прежде всего, национально-этнических. Как отмечал, например, особенно увлекавшийся этими вопросами Дж. Вико: “Нации проходят… через три вида природы, из которых вытекают три вида нравов, три вида естественного права народов, а соответственно этим трем видам права устанавливаются три вида гражданского состояния, т.е. государств”.

 

Иными словами, говоря современным языком, государство соответствует природе управляемых граждан, и нельзя изучать политику в отрыве от их психологии. Относительно же самой человеческой природы Вико писал, что она “разумная, умеренная, благосклонная и рассудочная… и признает в качестве законов совесть, разум и долг”.   Т.

 

Гоббс же, напротив, был не столь гуманного мнения о себе подобных. К примеру, он считал, что человек – это животное с животными страстями и страхами: “Основная страсть человека – стремление к власти ради достижения основных удовольствий”. Главный конфликт человеческой природы, по Т. Гоббсу, это конфликт между естественным для человека стремлением к тщеславию и его же природным страхом.   Согласно взглядам философа-гуманиста Дж. Локка, напротив, человек по природе своей есть существо свободное, независимое и разумное. Именно поэтому любой человек, в принципе, “равен великим и неподвластен никому”, так как подчиняется “только законам природы и в состоянии построить справедливое общество”. Справедливое общество, согласно Дж. Локку, можно построить на основе некоего особого “общественного договора”, заключаемого между представителями разных человеческих общностей. “Общественный договор”, по Локку, и есть своего рода отражение разумного ответа человечества не необходимость. Напомним, что теория “общественного договора”, пользовавшаяся популярностью в то время, так и не нашла подтверждения в реальной жизни. Фактически, только в XX веке она в некотором роде обогатилась реальным практическим политическим подтверждением – в частности, такого рода подтверждением можно считать “Пакт Монклоа”, заключенный в Испании, в знаменитом дворце Монклоа, между представителями разных политических сил после смерти каудильо Франко. Этот пакт определил нормы социально-политической жизни и перспективы развития общества в кризисной ситуации смены политического режима, и действует до сих пор.

 

Данный пример, среди прочего, служит неплохой иллюстрацией прогностической роли политической психологии.   В отличие от Т. Гоббса, еще более оптимистический взгляд на природу человека был присущ такому авторитету эпохи Просвещения, как Ж.-Ж. Руссо. Он считал, что практически все люди, в большей или меньшей степени, обладают “внутренним принципом справедливости и добродетели”. Такое же психологическое качество, как “совесть является основным божественным инстинктом человека”. Как отмечал Руссо, “люди рождаются свободными, но везде в цепях”. То есть, развивал он эту мысль, люди рождаются в цепях коррумпированного общества, но по самой своей природе стремятся к свободе. “Как только человек становится социальным и (следовательно) рабом, он превращается в слабое, робкое и раболепное существо”, хотя “в потенциале естественного человека имелись общественные добродетели”.   Еще один известный мыслитель эпохи, Ш.Л. Монтескье, анализируя развитие политических институтов и процессов в “смутное” время, пришел к пониманию важнейшей роли массовой психологии и ее влияния на политические процессы. В отличие от большинства своих предшественников, он попытался уже не только дать описание различных явлений массовой политико-психологической природы, но и указывал на наличие за ними тех или иных достаточно конкретных психологических причин. К примеру, с исторической точки зрения, интересно такое его описание поведения людей в толпе:   “В трудные времена всегда возникают брожения, которыми никто не предводительствует, и когда насильственная верховная власть бывает сметена, ни у кого уже не оказывается достаточно авторитета, чтобы восстановить ее;… само сознание безнаказанности толпы укрепляет и увеличивает беспорядок. …Когда был свергнут с престола турецкий император Осман, никто из участников этого мятежа и не думал свергать его…, но чей-то навсегда оставшийся неизвестным голос раздался из толпы, имя Мустафы было произнесено, и Мустафа вдруг стал императором”.

 

Дальше мы увидим, насколько точно и заблаговременно сумел Ш.Л. Монтескье, имя которого, вообще-то говоря, редко связывается с политической психологией, предвидеть те особенности и конкретные политико-психологические характеристики массового поведения (в частности, поведения толпы), которые стали явственными гораздо позднее – практически, уже совсем в иную историческую эпоху.   Таким образом, эпоха Просвещения серьезно продвинула понимание не только общих, но, также совершенно конкретных психологических факторов в политических процессах.

 

Кроме того, эпоха Просвещения стала родоначальницей жанра обширных книжных описаний наблюдений и размышлений такого рода, а также их философско-методологического осмысления. По сути, именно эпоха Просвещения заложила философские основы тех уже вполне конкретных направлений политической психологии, которые стали развиваться практически сразу после этой эпохи.  ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ XIX ВЕКА   Начиная с периода Великой Французской революции, в силу ее гигантских масштабов и огромного количества вовлеченных в нее людей с их политическими действиями, политическая психология уже просто никак не могла ускользать от специального внимания исследователей и быть всего лишь отдельным аспектом неких более общих описаний.

 

Именно в этот период она начинает становиться самостоятельной наукой, хотя пока еще не обладающей соответствующим статусом. Соответственно, именно от этого времени ведут многие авторы отсчет реальной истории данной науки, несмотря на то, что формализация ее статуса произошла только во второй половине XX века.

 

Великая Французская революция и последовавшие за ней события (в частности, промышленная революция) привлекли внимание к двум огромным пластам политико-психологических проблем. С одной стороны, буквально-таки вырвавшаяся наружу психология масс особенно заинтересовала обществоведов. С другой стороны, предметом не меньшего интереса стала психология политических режимов.   Многие исследователи обращались в своих произведениях к вопросам массовой психологии, однако, с профессионально-психологической точки зрения, феномен “массы” и, в частности, поведение толпы были изучены лишь в конце XIX века. Это понятно: требовалось время для научного осмысления исторического опыта и гигантских исторических потрясений. Эти исследования были связаны с тремя теперь уже классическими именами Г. Тарда, Ш. Сигеле и Г. Лебона.

 

Г. Тард изучал толпу как “нечто одушевленное (звериное)” и приписывал ей такие особенные черты, как “чрезмерная нетерпимость, …ощущение своего всемогущества и взаимовозбудимость” людей, находящихся в толпе. Он различал два основных встречающихся в политике типа толпы: а) толпа “внимательная и ожидающая”, и б) толпа “действующая и выражающая определенные требования”. Несколько преувеличивая, в соответствии с популярными тогда психологическими теориями, роль “массовых инстинктов”, Г. Тард как бы демонизировал толпу и, прежде всего, через эти ее “зверино-демонические” свойства, определяющие массовое поведение, пытался понять роль психологии в политике вообще. Говоря современным языком, это была откровенно редукционистская позиция сведения сложного к слишком простому. Вот почему имя Г. Тарда хотя и упоминается обычно среди “отцов-основателей” политической психологии, но конкретные рефераты его работ и изложения его взглядов и позиций становятся с течением времени все короче.

 

Примерно та же судьба ждала в науке и Ш.

 

Сигеле. Это парадоксально, но его имя известно практически всем социальным и политическим психологам, однако, конкретные его работы, фактически, неизвестны никому. Он же, между прочим, отличался крайне любопытными взглядами. Так, среди прочего, Ш. Си-геле считал, что “интеллектуальная вульгарность и нравственная посредственность массы могут трансформироваться в мысли и чувства”.

 

Он утверждал, что в толпе все политико-психологические процессы подчинены в первую очередь “влиянию количества людей, которое будоражит страсти и заставляет индивида подражать своему соседу”. Он знал и совершенно конкретные вещи – что, например, если “оратор попытается успокоить толпу, результат будет противоположным – те, кто удалены, не услышат слов, они увидят только жесты, а крик, жест, действие не могут быть интерпретированы правильно”.

 

Следовательно, рационально и целенаправленно контролировать поведение толпы невозможно, делал вывод Ш. Сигеле.

 

В политике, заключал он, “с ней приходится просто мириться”.   Обратим внимание на то, как много открытий в поведении толпы было сделано полузабытыми Г. Тардом и Ш.

 

Сигеле. А ведь они сделали и описали их раньше, чем о них написал значительно более известный и популярный ныне Г.

 

Лебон. Однако таков почти неумолимый закон истории науки: Г. Лебон опирался на находки Г. Тарда и Ш. Сигеле так же, как позднее на него самого оперся 3. Фрейд: отреферировал, кое-где процитировал, и использовал как фундамент для основания собственной пирамиды анализа психологии масс и человеческого “я” в политике.   Уже упомянутый Г. Лебон считал, что “с психологической точки зрения толпа формирует единый организм, который оказывается под влиянием закона ментального единства толпы; чувства и мысли составляющих толпу людей ориентированы в одном и том же направлении”.

 

Г. Лебон выделил отличительные признаки личности, включенной в толпу. Подробнее мы их рассмотрим в последующих главах. Пока же приведем лишь основной вывод Г.

 

Лебона: “Таким образом, как составная часть толпы, человек опускается на несколько ступеней вниз по шкале цивилизации”.

 

Наиболее очевидно, считал Г. Лебон, это проявляется в политике, особенно в той политике, которая требует “коллективных действий”, то есть предпочитает не отдельную личность, а “массового человека” – человека в толпе. В качестве примера Лебон обрушивался на “демократию” и, особенно, на социализм как на политический строй и течение политической мысли.   Пожалуй, именно этими своими работами Г. Лебон и заслужил свое совершенно особое место в истории политической психологии. Фактически, он стал основоположником совершенно особенного и самостоятельного жанра: политико-психологического анализа политических режимов и течений политической мысли. К сожалению, этот жанр в дальнейшем оказался почти заброшен.   Г. Лебон не полюбил социализм. Не любил он и толпу, политическими услугами которой как раз и предпочитали пользоваться социалисты. Он откровенно стоял на позициях той элиты, которую мечтали свергнуть социалисты. Однако это совсем не мешало ему быть прозорливым и достаточно объективным (особенно это ясно теперь, задним числом, после краха социалистического эксперимента в мировом масштабе) исследователем.   Он писал почти предельно жестко: “Ненависть и зависть в низших слоях, безучастие, крайний эгоизм и исключительный культ богатства в правящих слоях, пессимизм мыслителей – таковы современные настроения. Общество должно быть очень твердым, чтобы противостоять таким причинам разрушения”. Которое, естественно, готовят социалисты. И Г. Лебон точно знает, как это происходит именно с политико-психологической точки зрения: “Мы знаем, каково было в момент французской революции состояние умов…: трогательный гуманитаризм, который, начав идиллией и речами философов, кончил гильотиной. Это самое настроение, с виду столь безобидное, в действительности столь опасное, вскоре привело к расслаблению правящих классов… Народу оставалось лишь следовать по указанному ему социалистами пути”.

 

Согласно Г.

 

Лебону, такая иррациональная заразительность социалистических идей, представляющих собой скорее “умственное настроение”, чем ясную и логичную теорию, может увлечь массы на восстание против прежнего строя, однако не способна удержать их своей конструктивно-созидательной силой.

 

Отсюда следует базовый парадокс социализма, который не миновал в свое время и СССР. Восстание толпы – это во многом именно взрыв эмоций и настроений, носящих недолговечный характер, считал Г. Лебон. И был абсолютно прав. Активный участник февральской революции 1917 г. в Петрограде С.Д. Мстиславский описывал: “Создавшееся на заседании Совета настроение не рассеялось и тогда, когда депутаты, окончательно утвердив резолюцию, толпою влились в заполнившую Екатерининский зал ожидавшую массу. В этот вечер Таврический дворец был переполнен в той же мере, как и в первый день восстания. Тем резче бросалось в глаза огромное различие настроений “тогда” и “теперь”.   Такие порывы, которые приводят к восстаниям толпы, иссякают по мере осуществления деструктивных действий, и тогда верх начинает брать консервативно-охранительная сущность массовой психологии. Любой разрушительный, ниспровергающий порыв рано или поздно оборачивается тягой к реставрации хотя бы части того, что было недавно разрушено.

 

Л.Д.

 

Троцкий подтвердил правоту Г. Лебона. В 1926 г. он писал в дневнике: “Было бы неправильным игнорировать тот факт, что пролетариат сейчас гораздо менее восприимчив к револ, перспективам и широким обобщениям, чем во время октябрьского переворота, и в первые годы после него. Рев.

 

партия не может пассивно равняться ко всякой смене массовых настроений.

 

Но она не может также и игнорировать перемену, поскольку эта последняя вызвана причинами глубокого исторического порядка”. Уточним оценку политика и политико-психологического порядка.

 

Анализируя политико-психологическую природу социализма, Г. Лебон объяснял его эмоциональную заразительность тем, что социализм представляет собой особую разновидность вероучения. Любое вероучение имеет своих “апостолов” – соответственно, Г.

 

Лебон рисует и обобщенные политико-психологические портреты социалистических вождей. Из таких “вождей”, в случае прихода социалистов к власти, образуются новые правящие касты, прикрывающиеся понятием “демократии”. Г. Лебон жестко анализирует природу и следствия демократии. “На самом же деле демократический режим создает социальные неравенства в большей степени, чем какой либо другой… Демократические учреждения особенно выгодны для избранников всякого рода, и вот почему эти последние должны защищать эти учреждения, предпочитая их всякому другому режиму… демократия создает касты точно так же, как и аристократия.

 

Единственная разница состоит в том, что в демократии эти касты не представляются замкнутыми.

 

Каждый может туда войти или думать, что он может войти. … демократические учреждения благоприятны лишь для групп избранников, которым остается лишь поздравить себя с тем, что эти учреждения с такою легкостью все забирают в свои руки”. Так описывает Г. Лебон естественную мотивацию политического поведения, если говорить современным языком, “депутатов всех уровней”.   Еще раз подчеркнем: Г. Лебон представил первый и практически единственный опыт политико-психологического анализа таких феноменов, как политический режим, способ организации политической жизни, и даже избирательное право. “Грустный пример показывает, какая судьба ожидает демократию у народов безвольных, безнравственных и неэнергичных. Самоуправство, нетерпимость, презрение к законности, невежество в практических вопросах, закоренелый вкус к грабежу тогда быстро развиваются.

 

Затем вскоре наступает и анархия, за которой неизбежно следует диктатура”.  ПСИХОАНАЛИЗ XX ВЕКА   На развитие политической психологии значительное влияние оказала психоаналитическая теория 3. Фрейда и, позднее, его учеников. Напомним, что согласно психоаналитическому взгляду на поведение человека, большинство действий людей являются результатами борьбы бессознательных инстинктивных мотивов (Эрос и Танатос), а также конфликтов между человеческими Эго (Я), Супер-Эго (Сверх-Я) и Ид (Оно) – базовыми компонентами структуры личности человека по 3. Фрейду. Под влиянием взглядов Г. Ле-бона, а также ряда других его современников на “массовую душу”, 3. Фрейд подошел к проблеме политического поведения личности и группы с точки зрения психоанализа.   3. Фрейд рассматривал феномен массы в социальной и, в частности, политической жизни как “состояние регресса к примитивной душевной деятельности”, когда в человеке внезапно просыпаются определенные психологические характеристики, свойственные когда-то древним людям первобытной орды. Человек в толпе оказывается как бы в состоянии гипноза, а именно в гипнозе из глубин его психики вылезает тот самый первобытный Ид (“Оно”), уже не сдерживаемый сознательным контролем Супер-Эго и не удерживаемый хрупким, балансирующим между ними Эго.   В этих случаях и происходит исчезновение сознательной обособленной личности, развивается переориентация мыслей и чувств в чужое, но одинаковое с другими людьми направление, возникает преобладание аффективности и других проявлений бессознательной душевной сферы, что, в итоге, формирует сильнейшую склонность к немедленному выполнению внезапных намерений.   Во всех типах масс, согласно З. Фрейду, в качестве главного связующего звена выступает “коллективное либидо”, имеющее в качестве своей опоры либидо индивидуальное, в основе которого лежит не что иное, как сексуальная энергия человека.

 

В качестве примера Фрейд рассматривал две искусственные высокоорганизованные массы: церковь и армию. В каждой из этих структур отчетливо проявляется “фактор либидо”: любовь к Христу в первом случае, и любовь к военачальнику- во втором.

 

“В искусственных массах каждый человек либидинозно связан, с одной стороны, с вождем…, а с другой стороны – с другими массовыми индивидами”, которые “сделали своим идеальным Я один и тот же субъект и вследствие этого, в своем Я между собой идентифицировавшихся”. 3. Фрейд писал: “Если порывается связь с вождем, порываются и взаимные связи между массовыми индивидами, масса рассыпается”. Таким образом, в результате общая идеализация лидера приводит к одинаковой самоидентификации членов массы и аналогичной идентификации себя с другими индивидами. “Вождь массы – ее праотец, к которому все преисполнены страхом. Масса хочет, чтобы ею управляла неограниченная власть, страстно ищет авторитета.

 

…Вождь- гипнотизер: применяя свои методы, он будит у субъекта часть его архаического наследия, которое проявлялось и по отношению к родителям – отношение человека первобытной орды – к праотцу”.   Рассматривая психологическую природу человека, 3.

 

Фрейд указывал на то, что цели индивида и общества в принципе никогда не совпадают. Целью Эроса (одного из базовых начал в человеке, благодаря которому, по 3. Фрейду, и развивается цивилизация) является “соединение единичных человеческих индивидов, а потом семьи, расы, народы, нации соединяются в одно великое единство, единство человечества, в котором либиди-нальные отношения объединяют людей”.

 

Однако в человеке, по Фрейду, есть и другое начало – Танатос (по имени греческого “бога смерти”). Это значит, что природная агрессивность, деструктивность и враждебность индивидов противостоят возникновению цивилизации, влекут за собой ее дезинтеграцию, так как “инстинктивные страсти сильнее рациональных интересов”. “Человеческие агрессивные инстинкты – производные основного смертельного инстинкта”. С Танатосом, в меру своих сил, во внутренней структуре психики борется Эрос. Для прогресса цивилизации требуется, чтобы общество контролировало, а если это необходимо, то и репрессировало агрессивные инстинкты человека, интер-нализируя их в форме “Супер-эго” и направляя их на “Эго”. Это, разумеется, вызывает некоторую “ломку”, деструкцию в психике человека.

 

Деструктивность человека как по отношению к другим, так и по отношению к себе проявляется через садизм и мазохизм, так как и то, и другое, в конечном счете, – лишь альтернативные проявления одной и той же, деструктивной мотивационной структуры. Интернали-зация внешних запретов ведет к появлению неврозов (подавленные либидозные инстинкты) и чувства вины (подавленные агрессивные инстинкты). Это- плата человечества за цивилизацию. И эта плата проявляется, прежде всего, в политике. Поэтому отец психоанализа в свое время и отказал А.Эйнштейну в просьбе подписать обращение ученых, протестующее против начинавшейся Второй мировой войны – потому, что был уверен: Танатос – в природе человека. Он ведет людей к войнам, и бороться против этого, к сожалению, бессмысленно.

 

Фрейд сделал еще один крупный вклад в политическую психологию: он основал новый жанр – психобиографию, взяв в качестве примера жизнь президента США Вудро Вильсона, которую подверг детальному психоаналитическому исследованию. Изначально Фрейд не скрывал своей антипатии к этому президенту, считая, что претензия В. Вильсона “освободить мир от зла” обернулась лишь еще одним подтверждением той опасности, которую может принести людям фанатик. Исследование подняло проблему политико-психологического инфантилизма и его разрушительного воздействия как на самого его носителя, так и на общество в целом, а также показало новые возможности политической психологии.   Психоанализ заложил основы и для жанра психоистории, – направления, стремящегося с той поры использовать психоаналитические модели для описания динамики исторических процессов.

 

Психоисторические исследования, в основном, фокусируются на отдельных индивидах и принимают форму психобиографий, однако иногда это нечто более широкое – типа “биографии эпохи”. С одной стороны, психоанализ оказался вполне совместимым с реальной историей, так как их общей основной задачей является поиск уникального в каждом явлении. С другой стороны, они оказались парадоксально несовместимыми, так как психоанализ сам по себе содержит слишком сильный “проскриптивный компонент”, который может частично исказить выводы историка, в то время как самоцелью истории является лишь описание прошедших событий. Тем не менее, и психоистория, и психобиография вполне прижились в западной политической психологии.   Следует, однако, иметь в виду, что, несмотря на безусловно позитивные попытки учесть роль “человеческого фактора”, ортодоксальное психоаналитическое толкование истории может приводить и часто приводит к определенному искажению прошедшей реальности, к ее схематизации и откровенному стерео-типизированию. Во всех таких случаях, результат оказывается одинаковым, хотя и выступает в двух разновидностях. Либо это будет сведение всех мотивов политического поведения субъекта к одной единственной причине и модели (типа Эдипова комплекса) – тогда это будет явный редукционизм внутри психоисторической модели. Либо это будет превращение всей истории в психоисторию. Такой редукционизм свойственен   некоторым исследованиям с уже упоминавшимися выводами типа: “Наполеон проиграл битву при Ватерлоо из-за насморка”, “Резня гугенотов в Варфоломеевскую ночь произошла вследствие приступа желудочных колик у короля Карла” и т. п.  “ЧИКАГСКАЯ ШКОЛА” – ПРЕДТЕЧА СОВРЕМЕННОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ   У З. Фрейда было много учеников и последователей. В том числе, кстати, и лично, непосредственно занимавшихся реальной политикой. Один из его любимейших учеников А. Адлер, даже стал однажды министром труда в социал-демократическом правительстве Австрии.

 

Он считал, что в политику люди идут для “гиперкомпенсации” каких-то своих “комплексов”. Вначале это был “комплекс неполноценности”, который и обеспечивал политику энергетику, необходимую для воздействия на других людей, затем – “комплекс различий” с другими людьми, ощущение которых как бы само выдвигало человека на политические роли. Однако подобная психоаналитическая образованность А. Адлера практически никак не помогла его личной политической карьере.

 

Тем не менее, учеников и сторонников всегда было много – соответственно, до сих пор велико число работ, продолжающих и развивающих идеи 3. Фрейда, в том числе и в политико-психологической сфере. Однако наиболее важным для развития теперь уже современной политической психологии стало имя Г.Д. Лассуэлла.

 

Мы уже упоминали его в первых главах книги в качестве одного из основателей поведенческого подхода – широкого методологического основания политической психологии. Однако это была лишь часть его заслуг перед нашей наукой.   Г.Д. Лассуэлл, как и очень многие, тоже был совсем не чужд увлечению популярным в начале XX века фрейдизмом. Знал он и работы А. Адлера, связанные с идеями “гиперкомпенсации”. Однако только он первым попытался напрямую, со свойственным именно американцам рационализмом, соединить психоанализ (точнее, психопатологию как направление психологических исследований) и прикладную политологию. Основная гипотеза возникавшей таким образом новой теории состояла в следующем: политик стремится к власти как к “средству компенсации депривации”. Он почему-то неосознанно предполагает, что “власть лучше, чем какая-либо альтернативная ценность, сможет преодолеть заниженную самооценку”. То есть, согласно ранним взглядам Г.Д. Лассуэлла, именно низкая самооценка чаще всего приводит к своеобразным “защитным реакциям” индивида, прежде всего проявляющимся в потребности во власти и, шире, в потребности доминировании над другими людьми.   Индивид, избирающий политику в качестве символа реализации своих потребностей, тем самым, обычно, и пытается скорректировать свои внутренние расстройства совершенно неадекватными способами.

 

Политические символы избираются им в качестве объекта переноса аффекта не по каким-либо рациональным причинам, а часто просто вследствие их широкого распространения и неопределенной референтности.   Согласно Г.Д.

 

Лассуэллу, именно политика оказывается наиболее легким и эффективным “объектом-заместителем” для людей, страдающих подобными внутренними проблемами. Соответственно, именно такие люди, в основном, и составляют своеобразный “политический тип” человечества. В полном соответствии со сказанным, “политическим типом” Г.Д. Лассуэлл называл такой “тип развития, при котором властные возможности в каждой ситуации кажутся предпочтительнее всех остальных”. Резюмируя свои теоретические конструкции, он заключал, что, конечно, “все люди рождаются политиками, но большинство перерастает этот период”. Обостренное стремление человека к власти, по Г.Д. Ласссуэллу, – это своеобразное затянувшееся детство.

 

Суть теории “политического типа” Г.Д.

 

Лассуэлла выражается следующей формулой:   p f d f r = P   где р – личные мотивы;   d – перенос на общественный объект;   r – рационализация через общественный   интерес;   Р – политический человек;   f – процесс трансформации.

 

Из приведенной формулы следует довольно простой вывод.

 

“Политический человек”, согласно Г.Д. Лассуэллу, как и все другие люди, обладает р (личными мотивами) и d (способностью направить эти мотивы на общественный объект), но отличительным качеством homo politicus является именно г – рационализация собственных политических мотивов через общественный интерес.

 

Далее мы еще вернемся к подробному рассмотрению “политических типов”, выделенных Г.Д. Лассуэллом – прежде всего, в контексте проблем политического лидерства. Однако политическая психология лидеров – далеко не единственный вклад этого виднейшего представителя Чикагской школы в нашу науку. Значительная часть его работ была посвящена проблемам массовой психологии в политике.   Относительно массовых действий Г.Д. Лассуэлл откровенно писал: “Политические движения жизнеспособны благодаря переносу личных аффектов на общество… в них происходит реактивизация специфических примитивных мотивов, которые были заложены в человеке ранее”. Исследуя поведение людей в “смутные” времена, Г.Д. Лассуэлл пришел к своеобразному выводу: именно в эти времена в людях обостряется “регрессивная тенденция, пробуждаются примитивный садизм и страсти”, т. е. проявляются самые иррациональные основы как общества, так и самого человека. Впоследствии, эти и другие идеи Г.Д. Лассу-элла были активно развиты его учениками и сторонниками.

 

Как уже говорилось, на этой сложной, местами просто эклектичной основе и развивалась западная политическая психология. Г.Д. Лассуэлл для нашей науки – фигура особого масштаба. Фактически, он был первым исследователем, целиком посвятившим себя именно проблемам политической психологии – как бы она тогда еще не называлась. Г.Д. Лассуэлл – автор многих любопытных идей в истории политической психологии. Однако главным стало то, что именно он постепенно стал основоположником всей современной политической психологии как самостоятельного направления исследований.  ИСТОКИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ В РОССИИ   В России в истории науки также были определенные политико-психологические традиции, хотя не слишком сильные и многочисленные. Случилось так, что круг подобных проблем, в силу особенностей национального менталитета и, соответственно, особенностей национальной науки, не относился к сфере последней. Вообще, гуманитарная наука как таковая отсутствовала в России практически до XX века (если, конечно, вообще можно считать гуманитарной наукой то, что появилось и развивалось в рамках ортодоксального марксизма-ленинизма).

 

В подобных случаях принципиально важные для общества функции осмысления гуманитарных проблем принимает на себя художественная литература. Действительно, если внимательно посмотреть, то мы обнаружим огромное количество политико-психологических проблем у Л.Н. Толстого, Ф.М.

 

Достоевского, даже у А.С. Пушкина в его “Борисе Годунове” или “Капитанской дочке”. Разумеется, это представляет собой совершенно отдельный пласт проблем, заслуживающий совершенно особого внимания и тщательного рассмотрения. Пока же мы можем лишь бегло обратить внимание на то, что политико-психологические проблемы активнейшим образом развивались, начиная от А.С. Пушкина, в русской литературе – причем не только в прозе, а даже в русской поэзии. Причем не только в тенденциозных поэмах В.В. Маяковского типа “Владимир Ильич Ленин”, но и, скажем, в совершенно иной по складу поэме СИ. Есенина “Пугачев”.   На фоне такого мощного интеллектуального слоя значительно менее убедительно выглядели попытки рассмотрения политико-психологических проблем в собственно научных рамках. Внимательнейший анализ позволяет назвать всего лишь несколько достойных имен.

 

Так, Н.К. Михайловский в своей теории “героя” и “толпы” объяснял взаимоотношения лидера и масс своеобразными “рефлексами подражания” – в целом, следуя в данном вопросе за Г. Тардом, Ш.

 

Сигеле и Г. Лебоном. Здесь Н.К.

 

Михайловский был мало оригинален. Вождь-гипнотизер, согласно Н.К. Михайловскому, как бы превращает толпу в “человеческие автоматы”, готовые следовать за ним, куда бы то ни было.   В противоположность этим взглядам, жестко споря с ними, известный русский врач-физиолог, исследователь мозговых процессов В.М. Бехтерев отмечал, что во времена смут и потрясений совсем не “герой” определяет политическое поведение масс. В такие периоды ими движут особые “коллективные рефлексы”.

 

Именно в толпе, считал Бехтерев, люди уподобляются животным и действуют рефлекторно. Так или иначе, но рефлексологическая политическая психология представляла собой нечто по крайней мере новое даже на фоне значительно более развитой западной науки.   Подчеркнем значительный вклад российских медиков и физиологов в изучение психологических проблем политики. Они внесли и свой вклад в развитие жанра политического портрета. Так, в России начала XX века широкой популярностью пользовалась книга психиатра П.И. Ковалевского “Психиатрические этюды из истории”. В ней была представлена целая серия портретов политических деятелей от царя Давида до Петра I, от А.В. Суворова до пророка Мохаммеда, от Жанны дАрк до Наполеона. Учитывая сильный психиатрический уклон в анализе автора, мы не будем подробно анализировать здесь эту книгу, хотя и от метим ее определенный интерес. Как и интерес книги автора того же времени Г.И. Чулкова о русских императорах, где приведена целая серия талантливых уже сугубо психологических портретов ряда российских правителей.   Некоторые достижения можно отметить и в российской исторической науке. Так, в частности, В.О.

 

Ключевский первым дал сравнительно развернутый анализ влияния массовой психологии – в частности, феномена массовых настроений, на развитие динамичных политических процессов и кризисных ситуаций.

 

Тем самым, он заложил основы политико-психологического понимания российской истории. Психологические факторы и их роль были особенно очевидны В.О. Ключевскому в ходе серьезных политических сдвигов и потрясений. Например, по В.О. Ключевскому, знаменитая “смута” начала XVII века создала особые предпосылки для жизни общества.

 

“Во-первых, прервалось политическое предание, старый обычай, на котором держался порядок в Московском государстве”. Во-вторых, “Смута поставила государство в такие отношения к соседям, которые требовали еще большего напряжения народных сил для внешней борьбы”, чем раньше. “Отсюда, из этих двух перемен, вышел ряд новых политических понятий, утвердившихся в московских умах, и ряд новых политических фактов…”. Говоря современным языком, произошел серьезный сдвиг в политической культуре тогдашнего российского общества. “Прежде всего из потрясения, пережитого в Смутное время, люди Московского государства вынесли обильный запас новых политических понятий, с которыми не были знакомы их отцы… Это и есть начало политического размышления”. Одним из таких вновь появившихся понятий, например, было “настроение общества”: “…внутренние затруднения правительства усиливались еще глубокой переменой в настроении народа. Новой династии приходилось иметь дело с иным обществом”. Это общество, по убеждению В.О. Ключевского, за четырнадцать лет Смуты осознало главное: “Государство может быть и без государя”.   На рубеже XIX-XX веков отдельные политико-психологические проблемы рассматривал в своих трудах Г.В.

 

Плеханов. Затем наступило время участников февральской революции 1917 г. Развитие российской политической культуры и, в частности, особенности русского политического сознания пытался проследить в своих работах П.И. Милюков. Примерно тот же исторический опыт анализировал с психологической точки зрения известный больше как социолог П.А. Сорокин.

 

В дальнейшем, значительный набор политико-психологических идей был не только высказан, но и реализован на практике В.И. Лениным и его соратниками в ходе революции 1917 г., а также предшествовавшего ей и, главное, последовавшего после нее периода. Можно по разному относиться к идеологическим взглядам В.И.

 

Ленина (в частности, выше мы уже приводили пример достаточно убедительной критики социализма и его “апостолов” Г. Лебоном), однако нельзя закрывать глаза на главное. В.И. Ленин и элита большевистской партии сумели в сложнейших условиях показать себя исключительными политологами-практиками. В частности, сам В.И. Ленин, будучи политиком значительной силы, успевал еще и своевременно рефлексировать свои политические действия. В этом, аналитическом плане, серьезное изучение практического политико-психологического наследия В.И. Ленина еще впереди – после того, как спадет идеологический ажиотаж вокруг его имени.   Однако уже к концу 20-х гг. прошлого века, через десяток лет после октябрьской (1917 г.) революции все российские исследования по политической психологии практически были свернуты. Они практически прекратились и были возрождены лишь в начале 80-х годов. Причины этого понятны: тоталитарный режим не нуждался ни в знании, ни в учете человеческой психологии – ее заменяла единообразная идеология.

 

Обратим внимание на ряд любопытных фактов.

 

Во-первых, все современники, описывая события 1917 г., используют термины “восстание” и “переворот”. Термин “революция” встречается в единичных, чисто пропагандистских случаях (публичные выступления самого В.И. Ленина). Он появляется в сравнительно широком употреблении новой элиты только с 1920 г.

 

Во-вторых, официально до середины 20-х годов, отмечались две даты: годовщина февральской демократической революции и октябрьского вооруженного восстания.

 

Затем отмечать годовщины февральских событий перестали, а слово “революция” в сочетании с прилагательным “социалистическая” стало относиться исключительно к октябрьским событиям.

 

Наконец, в-третьих, в конце 20-х годов, появился эпитет “Великая”. Так и возникла “Великая октябрьская социалистическая революция” -уже не как реальное событие, а как феномен массового политического сознания. Это всего лишь один пример вполне эффективного практического использования политической психологии правящими кругами России того времени.   Как уже говорилось в одной из предыдущих глав, следующий этап развития политической психологии в России начался только во второй половине 80-х гг. Это было связано с ревизией монополии марксистских взглядов на социально-политическое развитие, а также с нараставшей потребностью общества узнать побольше о самом себе. Так начала развиваться уже рассматривавшаяся выше “психология политики”.   На современном этапе, российская политическая психология постепенно становится частью мировой политической психологии. Опыт психологического осмысления последних лет российской истории, тех крупномасштабных социально-политических реформ, которые пережило и продолжает переживать российское общество, представляют собой уникальный материал. Уже началось и, видимо, будет продолжаться в дальнейшем его совместное освоение российскими и западными исследователями – в частности, в рамках концепций модернизации политической культуры, политического сознания и самосознания, а также модели “политического человека” в целом.  СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ   Фундаментальные теоретические разработки непосредственно в сфере политической психологии, уже отличные от отдельных политико-психологических фрагментов неких более общих конструкций, начались в США в 60-ые гг. под влиянием усилившегося тогда во всей западной гуманитарной науке так называемого “поведенческого движения”.

 

Бихевиоризм тогда превзошел по популярности даже вытесненный им психоанализ. Соответственно, во всех науках чуть ли не все феномены пытались объяснять “поведенчески”.

 

Для развития политической психологии это оказалось удивительно кстати.   Именно тогда сочетание слов “политическая психология” приобрело отдельный и вполне самостоятельный смысл. Соответственно, именно тогда при Американской психиатрической ассоциации была создана вначале просто специальная группа по изучению психологических проблем международной политики.   В 1970 г. эта группа переросла в Институт психиатрии и внешней политики при данной Ассоциации. Наконец, как уже говорилось выше, в 1968 г. в Американской ассоциации политических наук возникло вполне самостоятельное отделение политической психологии, а в 1978-79 гг. на его основе было организовано Международное общество политической психологии (ISPP).   Данное общество объединяет ныне около 1000 исследователей – психологов, социологов, политологов, психиатров и других специалистов из разных стран, целенаправленно исследующих психологические аспекты внутренней и внешней политики. С 1979 г. это общество выпускает свой специализированный печатный орган – журнал “Политическая психология” (“Political Psychology”). С конца 60-х гг. вначале в Йельском университете, а затем и в других ведущих университетах США стали читаться специализированные курсы политической психологии. В 90-е гг.

 

в 78 университетах США и Канады читалось более 100 курсов политической психологии. Лекции и семинары по политической психологии слушало более 2300 студентов только младших курсов.   В 1973 г. вышла в свет первая фундаментальная коллективная монография под редакцией Дж. Кнутсон, в которой подводились некоторые итоги развития политической психологии и определялись направления дальнейших исследований56. После этого монографии стали выходить десятками.

 

В 1986 г. под редакцией М. Германн вышла новая фундаментальная книга по политической психологии57. В этой книге с наибольшей полнотой анализируется практически весь сегодняшний день западной политической психологии. На подходе и новые книги, уже с учетом опыта последних десятилетий.   Как уже всем очевидно, современная политическая психология предстает как широкая сфера исследований со своим предметом, объектом, кругом специалистов, объединенных общим пониманием задач и направлений дальнейших поисков. Наиболее важными проблемами этой области науки являются, прежде всего, наиболее актуальные аспекты внешней и внутренней политики: терроризм, охрана окружающей среды, кризис общественных отношений, субкультуры протеста, недоверие граждан правительству, этнические конфликты, дискриминация отдельных социальных групп и т.

 

п. Хотя, разумеется, в каждой стране, в каждом обществе существуют свои наиболее важные и актуальные политико-психологические проблемы.

 

В целом же, актуальные проблемы всей политической психологии группируются вокруг пяти крупных вопросов. Во-первых, это вопрос о том, как конкретно происходит закрепление и развитие политических взглядов людей – то есть, вопрос о механизмах политической социализации. Во-вторых, вопрос о том, какое воздействие и как именно оказывают политические взгляды на политическое поведение – вопрос о связи политического сознания с политическим действием. В-третьих, это вопрос о том, как принимаются политические решения – вопрос о механизмах власти и влияния на нее. В-четвертых, вопрос о том, как формируется личность политического деятеля – вопрос о механизмах политического лидерства. Наконец, в-пятых, это вопрос о том, как зависит политический процесс от культурного контекста – вопрос о связи конкретной политики с политической культурой общества в целом. Хотя, разумеется, и этот круг проблем отражает далеко не все приоритеты современной политической психологии.   Безусловно, сами западные политические психологи прекрасно осознают недостаточность существующих исследований даже по наиболее важным политическим проблемам, как и необходимость построения такой общей политико-психологической теории, в которой объектом психологического исследования был бы политический процесс в целом, а не отдельные его части, аспекты и компоненты. Однако пока максимум, на что претендует реально существующая политическая психология, это создание “карт”, на которые наносятся уже известные материки и острова знания о политической психологии.   В этой связи, стоит обратить внимание на то, что в западных странах политической психологией всерьез занимаются и некоторые политики-практики. Наверное, за этим как раз и стоит определенная неудовлетворенность теми знаниями, которые может дать наука. Политик берется за то или иное дело самостоятельно обычно только и именно тогда, когда его явно не удовлетворяют материалы, предоставляемые консультантами, советниками и экспертами. Хорошо это или плохо – покажет время. Однако трудно не согласиться с тем, что включение самих политиков в регулярные занятия политической психологией придает ей дополнительные стимулы для дальнейшего развития.   Так, один из кандидатов в президенты США на выборах 1988 г.

 

М. Дукакис активно работает в области политико-психологической теории. Пытались психологически осмыслить свой политический опыт такие известные политики, как Р. Никсон и Д. Локард. Частично, в ряде книг, это попытались сделать и российские политики М.

 

Горбачев и Б. Ельцин. Говоря в целом, занятия политической психологией становятся все более престижным занятием.

 

NB   1. Политико-психологические идеи получили широкое распространение задолго до оформления политической психологии в качестве самостоятельной науки. Более того, в ранней истории человечества проблемы “субъективного фактора” были даже более значимы, чем теперь – просто в силу меньшей развитости фактора “объективного”. Великие ораторы Древней Греции (Демосфен) первыми открыли механизмы воздействия на разные типы народов.

 

Древний Рим (Плутарх, Светоний) открыл и описал механизмы осуществления личной власти, прихода к ней и борьбы за нее.

 

Огромную роль в развитии политико-психологических идей сыграл Аристотель, описавший прежде всего человеческое содержание разных форм политической организации власти.

 

Однако все это были отдельные находки, догадки, размышления. Политическая психология древности не могла стать самостоятельной наукой потому, что была еще слишком непосредственной практикой.   2. Появление работы Н. Макиавеллли “Государь” в эпоху Возрождения сыграло принципиально важную роль в развитии всех направлений политической науки, и политической психологии в частности. Значительно расширился набор политико-психологических факторов, которые осознавались как важные в организации власти и управления. Искусство психологической игры, учет психологии подданных, умение улаживать конфликты и, главное, руководствоваться базовым принципом “цель оправдывает средства” -¦ вот моменты, которые Н. Макиавелли считал важнейшими для удачливого правителя.

 

Неразборчивость в средствах достижения цели считается самым уязвимым пунктом в позиции И. Макиавелли. Именно поэтому термин “макиавеллизм” в политике и стал нарицательным Однако именно по этой же причине “Государь” до сих пор считается лучшим практическим наставлением для правителей.

 

Эпоха Просвещения обогатила политическую пси- , хологию взглядами ряда философов – Т. Гоббса, Дж. Локка, Ж.-Ж. Руссо и, особенно, Ш.Л. Монтескье.

 

В целом, данная эпоха серьезно продвинула понимание не только общих, но даже совершенно конкретных психологических факторов в политических процессах. Кроме того, эпоха Просвещения стала родоначальницей жанра книжных описаний наблюдений и размышлений такого рода, а также их фило-софско-методологического осмысления. По сути, именно эпоха Просвещения и заложила базовые философские основы для тех уже вполне конкретных направлений политической психологии, которые уже были как бы намечены предшествующей историей, но стали активно развиваться практически сразу после этой эпохи.   3. XIX и XX века в истории политико-психологических идей знаменательны доминированием двух школ. Во-первых, это исследования толпы, которая показала свою силу в политических событиях XIX века (Г. Тард, Ш. Сигеле, Г. Лебон).

 

Толпа обычно несла социалистические идеи – соответственно, анализ политической психологии социализма стал продолжением исследований массовой психологии. Г. Лебон заложил основы политико-психологического анализа политических режимов и идеологий. К сожалению, в дальнейшем это направление не получило распространения.   Во-вторых, на рубеже двух столетий в самостоятельную школу развился психоанализ З. Фрейда, проявивший свою экспансию и в политико-психологической сфере. Помимо исследований все той же психологии масс (3. Фрейд считал, что поведение человека в толпе сравнимо с гипнотическим поведением), психоанализ ввел в обиход зарождающейся политической психологии ряд методических приемов. Важнейшим его вкладом стал метод создания психобиографий отдельных политических лидеров, а также психоистория как своего рода “психобиография” той или иной эпохи.

 

Своеобразным следствием психоанализа стало появление Чикагской научной школы. Ее виднейший представитель Г.Д. Лассуэлл попытался соединить психоанализ с политической наукой, причем сделал все это в рамках приходящего на смену психоанализу “поведенческого движения”. Такой сложный синтез привел к неожиданному успеху.

 

Фактически, именно от работ Г.Д. Лассуэлла и начинается реальный отсчет существования западной политической психологии.   4.

 

Развитие политико-психологических идей в России заметно отставало от мирового развития. В значительной мере это компенсировалось тем, что в российской культуре функции гуманитарного знания вообще, и политической психологии в частности, при отсутствии соответствующих наук, брала на себя художественная литература. А.С. Пушкин, Л.Н. Толстой, Ф.М.

 

Достоевский внесли многое в коллекцию политико-психологических наблюдений и размышлений на соответствующие темы.

 

В чисто научных рамках следует выделить работы Н.К. Михайловского – автора теории “героя” и “толпы”. В историческом плане много политико-психологических размышлений встречается в трудах В.О. Ключевского. С рефлекторно-физиологи-ческих позиций объяснял политическое поведение значительных общностей людей В.М. Бехтерев. Значительный вклад в практическую реализацию политико-психологических идей, а также в рефлексию реальных политических событий внесли лидеры и участники вначале февральской, а затем и октябрьской (1917 г.) российских революций.   5.

 

Во второй половине XX века политическая психология, наконец, смогла оформить свой официальный научный статус: появились соответствующие корпоративные организации, университетские курсы, периодические издания, монографии и т. д. В профессиональных политических психологах все больше стали нуждаться политики, а отдельные политики сами занялись политической психологией.

 

Однако вместе с повышением статуса и престижа, перед политической психологией стали появляться и новые, ранее неведомые проблемы. Возникла необходимость разработки ближайших, тактических, и стратегических перспектив развития, проблемы саморефлексии самой науки.   Современное состояние политической психологии – это вполне динамичное состояние постепенно нарастающего развития. Главное, что нарастают сами темпы этого развития, что особенно характерно для российской политической психологии. После периода своего полуподпольного существования, она вошла в качестве составной части в мировую политическую психологию. С учетом же того, что в последнее десятилетие как раз Россия поставляет наибольшее количество эмпирического материала именно политико-психологического характера, можно смело прогнозировать дальнейшую, причем все более тесную интеграцию российской политической психологии в мировую науку.   Для семинаров и рефератов:   1. Лебон Г. Психология социализма. – СПб., 1908.

 

2. Макиавелли Н. Государь. – М., 1990.   3. Ольшанский Д.В.

 

Политическая психология // Психологический журнал. – 1992. -№2. -С. 173-174.   4. Политическая психология / Под ред.

 

Юрьева А.

 

Д. – Л., 1992.   5. Фрейд 3., Буллит У. Т.В. Вильсон: 28-й президент США: Психологическое исследование. – М., 1992.   6.

 

Handbook of political psychology. – San Fr., 1973.   7. Lasswell H.D. Psychopathology and politics. – Chicago, 1931.   8. Political psychology: contemporary problems and issues. – San Francisco, 1986.  ГЛАВА 4. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ ЛИЧНОСТИ   Человек и политика. Объектное и субъектное отношение к индивиду. Подчинение и интерес как основные понятия данных позиций.   Политическая социализация: становление личности. Индивид, индивидуальность, личность.

 

Механизмы политической социализации на общесоциальном, социально-психологическом и индивидуально-психологическом уровнях. Основные возрастные стадии политической социализации и их особенности.   Генезис политического сознания и политического мышления по Дж.Адельсону: восемь основных новообразований 11-18 лет. Основные системы политической социализации: система целенаправленной социализации; стихийной социализации; самовоспитание и самообразование. Политическая активность. Политическая пассивность. Политическое отчуждение.   Политическое участие: позиции гражданина. Некоторые особенности политического участия в авторитарном, тоталитарном и демократическом обществах. Основные мотивы политического участия или неучастия граждан.

 

Политическая организация: появление лидера. Политический лидер и политическое лидерство: общие представления. Авторитет как условие лидерства. Авторитет ложный и истинный.

 

Политический “образ” мира как стержень политической психологии лидера. Доминирование и подчинение как психологические факторы лидерства.

 

Психологические механизмы воздействия лидера на ведомых. Типы лидеров.

 

Личностно-психологические черты лидера. Многоуровневая структура личности лидера.   Психология политической элиты.   В последние годы проблема личности в политике привлекает к себе все большее внимание исследователей. Хотя это – черта совсем недавнего времени. До этого политические психологи, находившиеся под излишнем влиянием политологии, стремились построить “объективную науку”. Да и политическая психология не сразу овладела арсеналом качественных методов исследования, позволяющих подступиться к слишком субъективному объекту – отдельному индивиду1.   Однако даже признавая теперь необходимость серьезной постановки вопроса о политической психологии личности, наука делает это как бы наполовину. Нет вопросов в отношении “выдающихся личностей”, личностей политиков, особенно лидеров, оказывающих решающее влияние на политику.

 

Это подвергается тщательному и скрупулезному изучению. Однако в тени до сих пор остается личность отдельного человека, обычного, рядового индивида в политике. Он продолжает рассматриваться как всего лишь некая, пусть отдельная, но все же часть в принципе обезличенной “массы”.

 

Однако представляется, что это – временное явление. Сама по себе общая тенденция демократизации общественной жизни, вовлечение в политику новых, ранее пассивных слоев населения диктует необходимость заниматься конкретными представителями этих слоев.   Однако и их можно рассматривать по разному.

 

В науке известны два метаподхода к проблеме личности в политике: “объектный” и “субъектный”. Когда-то на обложке первого издания книги Г. Гоббса “Левиафан” был изображен большой человек, составленный из множества маленьких человеческих фигурок. Подразумевалось, что “большой человек” – это общество, состоящее из “маленьких людей”, но воспроизводящее все свойственные им качества и функции.

 

Это был определенный символ, за которым стояло сразу много смыслов. В частности, подразумевалось, что мы, “маленькие люди”, подчиняем себя “большому человеку”, обществу.   Этот взгляд получил развитие в многочисленных трудах Т.

 

Гоббса, Г. Спенсера с его “организмической” теорией, А.

 

де Токвиля, Ж.-Ж.

 

Руссо и других мыслителей.

 

В разных формах, они отстаивали позицию подчинения человека государству. Необходимость подчинения Т. Гоббс мотивировал неразумной, эгоистической и потому нуждающейся в контроле природой человека. Современные приверженцы этой позиции оправдывают ее управленческими задачами (Д. Белл, С.

 

Липсет, У. Мур), необходимостью “обеспечения устойчивой демократии” (Р.

 

Даль, У. Корн-хаузер), или даже важностью “достижения большего равенства” (Дж. Роулз, Г. Гэнс и др.). Для этих и других сторонников данного подхода человек выступает в качестве объекта политики, нуждающегося в контроле и подчинении со стороны надличностных образований.   Противоположный взгляд базировался на идущем от А. Смита, У. Годвина и др. понятии “интереса”. Именно в личном интересе людей видели они основной механизм, приводящих! в движение политику. Модель “интереса” предполагает, что социальный и политический порядок складывается как результат сочетания интересов разных людей.

 

Поэтому нужно не подавление, а согласование интересов свободных индивидов. На такой либеральной позиции ныне основывается все больше ученых.   Однако ситуации в истории политики бывают различными. Результируя разные подходы и позиции, Ф. Гринстайн выделила три основных фактора, определяющих роль отдельной личности в политике. Во-первых, это ситуации появления новых политических обстоятельств, не имевших аналогов в истории. Во-вторых, появление сложных и противоречивых ситуаций с большой степенью неопределенности. Наконец, в-третьих, возникновение ситуаций с выбором между разными силами, предлагающими разные политические решения. В целом же, роль личности в политике тем выше, чем более восприимчива среда к тому, что ей предлагает личность, чем сильнее позиции человека в политической системе, и чем ярче “Я” конкретного политика.

 

Однако и здесь главным является вопрос об отдельных, “ярких”, выдающихся политиках. Нас же, для начала, будет интересовать вопрос иного плана. Откуда вообще берутся люди в политике? Как простой, “рядовой” человек” становится личностью в политическом смысле – личностью гражданина?  ПОЛИТИЧЕСКАЯ СОЦИАЛИЗАЦИЯ: СТАНОВЛЕНИЕ ЛИЧНОСТИ   Разумеется, человек не рождается политиком, как не рождается он ни личностью, ни, тем более, гражданином.

 

И гражданином, и личностью его признают государство или общество, воспитав у него соответствующие качества Для гражданина это законопослушность и лояльность к государству, его политической системе и господствующей политической культуре. Для личности это соответствие тем требованиям-ожиданиям, предъявляемым человеку группой или всем социальным окружением, включая цели и ценности группы, умение верно исполнять социальные роли, быть адекватным принятым нормам и не нарываться на санкции за их отклонение.   В понимании политической социализации принято отталкиваться от общего понятия “социализация” личности, используемого в социологии и социальной психологии. Социализация, в широком смысле, означает включение индивида в общество через оснащение его опытом предыдущих поколений, закрепленных в культуре, его превращение в личность через усвоение принятой системы социальных ролей.

 

В конечном счете, не случайно принятое в русском языке слово “личность” имеет корни в понятии “личина”, а аналогичное понятие в романских культурах (например, personality в английском языке) – от греческого слова “персона”, означавшего маску в древнегреческом театре. Умеет человек менять маски и играть социальные роли – признается личностью. Не умеет – значит, еще не дорос.

 

Значит, процесс социализации личности еще не закончен.   Хотим мы того или не хотим, но “личность” – оценочное понятие. “Личностью” признает человека то или иное окружение, группа, общество – как бы награждая этим титулом за верность себе и своим интересам, ценностям, нормам. Был ли В.Ленин настоящей личностью? Безусловно, да – для миллионов его сторонников в России XX века.

 

Но, безусловно, нет – для миллионов его противников во всем мире. Был ли настоящей личностью А.

 

Гитлер? И здесь два ответа Он, безусловно, был такой личностью для миллионов немецких бюргеров, чьи интересы выражал, затевая мировую войну. И наоборот, он был преступником, сумасшедшим, антиличностью для большинства человечества, создавшего антигитлеровскую коалицию. Все ответы здесь относительны. Дальше же все зависит от самого человека и его выбора.

 

Нравится ему данная группа, является она для него референтной – он постарается стать в ней личностью. Не нравится – найдет что-то иное, возможно, в другой политической системе.   А.Н.

 

Леонтьев разделял три понятия: индивид, индивидуальность, личность. Индивид – любой человек по праву рождения, как представитель биологического вида Homo sapiens.

 

Индивидуальность – это индивид, показавший свою особенность, чем-то (не важно, чем) выделившийся из строя биологически равных индивидов. Наконец, личность – это индивидуальность, поставившая себя на службу определенной социальной среде, включая ее политическую культуру, и как бы награжденная этим званием.

 

Говоря философским языком, сущность человека есть богатство всех общественных отношений. Понятие “личность” отражает стремление к этой сущности. Чем больше социальности (все тех же ценностей, норм, образцов поведения) “впитает” в себя человек, тем для большего числа людей станет личностью.

 

Чем более политизированной будет эта социальность, тем больше он станет политической личностью.

 

Соответственно, политическая социализация – это процесс включения индивида в политическую систему посредством оснащения его опытом данной системы и возникшего на ее основе государства, закрепленном в политической культуре. То есть, это такой процесс взаимодействия индивида и политической системы, целью которого является адаптация индивида к данной системе, превращение его в личность гражданина.   В процессе взаимодействия индивида с политической системой происходят два ряда процессов. С одной стороны, система воспроизводит себя, рекрутируя и обучая, приспосабливая к себе все новых членов. Политическая система в этом процессе играет роль механизма сохранения политических ценностей и целей системы, дает возможность сохранить преемственность поколений в политике. С другой стороны, требования политической системы переводятся в структуры индивидуальной психики, становятся политическими свойствами личности или, иными словами, свойствами личности как политической ипостаси индивида. В результате, политическая социализация формирует политическое сознание личности и ее политическое поведение, а в целом, в процессе политической социализации происходит становление личности гражданина – члена данной политической системы.   Понятие “политическая социализация” шире, чем понятия политического воспитания, образования или просвещения. Оно включает в себя не только целенаправленное воздействие форм (политических институтов) и содержания (политических процессов) господствующей политико-идеологической системы на человека, но и стихийные (“внесистемные”) влияния, а также собственную активность человека, направленную на освоение окружающего его политического мира. Человек обладает способностью выбирать из предлагаемого ему набора политических позиций те, которые отвечают его внутренним предпочтениям и убеждениям, причем не только осознанным, но и неосознанным. Более того, человек обладает возможностью встречного воздействия на социализирующую его систему и ее агентов, что превращает этот процесс из механического “воздействия” системы на пассивного индивида, во взаимную адаптацию индивида и системы друг к другу.

 

Механизмы политической социализации функционируют на нескольких уровнях. Обобщенно, принято выделять общесоциальный, социально-психологический и индивидуальный или внутриличностный уровни действия этих механизмов. На общесоциальном уровне общества в целом и образующих его больших групп, на человека действует огромное число макросоциальных и макрополитических факторов, подлежащих человеческой оценке и, на основе этой оценки, выработке соответствующего отношения к данному обществу и его политической системе. На социально-психологическом уровне, политические цели и ценности транслируются системой как через большие, так и через малые группы, членом которых является индивид. На основе непосредственного общения и взаимодействия, человек приобщается к элементам политической системы на житейском уровне, вырабатывая эмоциональное к ним отношение. На индивидуальном уровне, в качестве механизмов политической социализации выступают индивидуально-психологические структуры, на основе которых постепенно и формируются те потребности, мотивы, установки и стереотипы, которые затем управляют сознанием и поведением человека в политике.   Политическая социализация включает несколько основных стадий. Стадии или этапы политической социализации прежде всего связаны с возрастными изменениями в ходе созревания человека, становления его личности.

 

На первых стадиях его развития происходят основные изменения, закладываются основы политической социализации и становления личности гражданина. В современном обществе это начинается достаточно рано.

 

Уже в 3-4 года ребенок приобретает, в доступных для него формах, первые сведения о политике через семью, средства массовой информации, ближайшее социальное окружение. Такая вполне доступная информация дает свои результаты, действуя на детское подсознание.   В специальных экспериментах американским детям этого возраста предлагался набор “разноцветных картинок” – флагов государств-членов ООН. Экспериментатор просил выбрать из всего большого набора только две “картинки” – “самую приятную” и “самую противную”. Подавляющее большинство американских детсадовцев в качестве “самой приятной” такой картинки совершенно неосознанно выбирало свой, американский флаг. Соответственно, наоборот: в качестве наиболее “противной” картинки фигурировал “серпасто-молоткастый” красный флаг теперь уже экс-СССР.   Можно долго обсуждать специфические особенности детского зрительного восприятия, однако, дело совсем не в нем. Дело в той системе политической пропаганды, которая активно использует политическую символику для обозначения позитивных, с ее точки зрения, и негативных ценностей.

 

Причем символика эта используется настолько автоматически, что действует практически бессознательно. Поверьте, рядовые американцы не создают особых церемоний вокруг поднятия и спуска национального флага перед своими домами – это просто въелось в кровь, вошло в привычку, стало обязательным элементом образа жизни. Вот дети и видят эту “картинку” над головой, ползая по лужайке, и запоминают ее, ассоциируя с чистым небом и ясным солнцем. Они еще не знают слова “флаг”, но уже убеждены, что свой флаг- самый лучший.   Позже, когда ребенок идет в школу, начинается новая стадия политической социализации. Под влиянием специальных социализирующих институтов происходит не только количественное накопление знаний о политике, но и их качественное изменение. В школьном возрасте начинает формироваться сознательное отношение к политике.

 

Следующий, юношеский этап, характеризуется включением новых элементов передачи политических ценностей. Здесь появляются новые инструменты политической социализации – неформальные молодежные группы, вся молодежная субкультура в целом.

 

Подчас они могут играть альтернативную роль по отношению к прежним институтам политической социализации, активно знакомя индивида с альтернативными политическими (или аполитичными) представлениями.   Генезис политического сознания – сложный процесс. Не менее сложно развивалось и его изучение. В целом, восприятие психологических моделей когни-тивизма политической наукой шло крайне неравномерно.

 

В нем выделяются два основных этапа. В начале, в 60-е гг., политические исследователи ухватились за прямой перенос схемы формирования умственных действий и операций от младенчества до юности, созданной известным психологом Ж. Пиаже, на процесс созревания политического сознания детей, их представлений о мире, политике, правительстве и т. д. Были продолжены и начатые самим Ж.Пиаже исследования усвоения детьми внешнеполитических знаний.   На втором этапе, в 70-80-е годы прошлого века, когнитивистски ориентированная политическая наука больше, чем детской социализацией, занималась политической социализацией и ресоциализацией взрослых, становлением их политического сознания, идеологических компонентов личности, их влиянием на политические решения и предпочтения избирателей.   Рассмотрим генезис политического мышления как основного элемента политического сознания, на примере классических работ Дж. Адельсона.

 

Он, одним из первых, проверили 60-е гг.

 

идеи Ж.Пиаже относительно изменений детского сознания, связанных с возрастом, на образцах собственно политического мышления, то есть, мышления детей о правительстве, законах, индивидуальных правах граждан и общественном благе.

 

Его группа не только отслеживала изменения в политическом мышлении молодых людей (11-18 лет) в ФРГ, Англии и США, но и пыталась сравнивать национальные модели.   Оказалось, что политические структуры личности развиваются на разных этапах социализации неравномерно. Так, в возрасте 11-13 лет происходит быстрое развитие политических представлений.

 

Напротив, в 16-18 лет прогресс гораздо скромнее. При этом мышление 11-летних конкретно, персонализованно и эгоцентрично.

 

Если с ними говорят об образовании, то они имеют в виду учителя, директора школы. Когда говорят о законе – видят перед собой полицейского, преступника, суд. Упомянут о правительстве – представляют себе королеву, министра или мэра.

 

15-летний уже способен к абстрактному, обобщенному, формальнологическому мышлению. Он пользуется понятиями власть, индивидуальные права, свобода, равенство и т.

 

п. Вывод: по мере общего когнитивного развития происходит первое важное изменение политического мышления – оно достигает абстрактного уровня.

 

Вторая особенность развития политического мышления – расширение временной перспективы. По мере созревания подросток, в отличие от ребенка, начинает осознавать ближайшие и более отдаленные воздействия прошлых политических событий на события настоящие и будущие.   Третий момент когнитивного развития – социоцентризм. В раннем подростковом возрасте индивид оценивает политические события по их последствиям для отдельных людей, не будучи способе увидеть их значение для групп и общества в целом. К среднему подростковому возрасту достигается понимание некоторых действий политических организаций и институтов, направленных на коллективные цели, ставящие интересы общества над интересами отдельного человека.   Четвертая особенность – смена характера рассуждений. В предподростковом возрасте мышление носит характер немедленного, чувственного, очевидного и прагматического постижения реальности.

 

Ему недостает сложности, детализации. В раннем подростковом возрасте появляется способность к дедукции, к предвидению возможных последствий тех или иных действий.   Пятая особенность касается самого знания. Отрочество отличается особенно быстрым накоплением политических знаний, включая усвоение традиционных политических взглядов, условностей и стереотипов.   Шестое – сила принципов. В середине отроческого периода формируется автономная система этико-политических принципов. С возрастом влияние этих принципов на политические суждения укрепляется, часто оказываясь сильнее немедленного и узко понятого интереса.   Седьмой особенностью Дж. Адельсон считал снижение детского авторитаризма.

 

Для 11-12 лет естественно подчинение закону, правительству, которые ребенок не может представить иррациональными, ошибающимися или бесчестными. Более старший ребенок понимает зависимость между неподчинением и наказанием. Дети считают справедливым суровое наказание преступника. В 14 лет представления этого рода резко меняются, Подросток становится критичным в отношении власти, он принимает во внимание конкуренцию интересов, привилегии, ценности и принципы, а также объективные препятствия, создаваемые силой или привычкой.   Восьмая особенность подростковой социализации по Дж. Адельсону – появление социальных целей. Большинство подростков критично по отношению к утопическим и идеалистическим целям. Они хорошо представляют “пределы” человеческой природы и социальных изменений, подчеркивая такие негативные качества, как эгоизм, честолюбие и т.

 

п. Лишь немногие подростки всерьез размышляют о радикальной переделке общества.

 

Большинство, считая социальные изменения желательными, принимают существующую политическую систему, требуя ее совершенствования лишь по следующим основным направлениям:   1) сочетание социального мира с законом и порядком;   2) уменьшение неравенства;   3) рост материальных возможностей и уничтожение бедности.   В целом, исследователи характеризуют взгляды 11- 18-летних как “ортодоксальные” и “консервативные”: они находятся на пути превращения “или в пассивных зрителей, или в интеллигентных потребителей”.   Симптоматичен общий вывод исследований социализации подростков: у них гораздо шире распространено стремление к реальной взрослой перспективе, чем к юношеским идеалам.

 

“Идеализм” встречается гораздо реже, чем осмотрительность, осторожность, скептицизм и трезвость. Дж. Адельсон пересмотрел выводы Ж. Пиаже и А. Кольберга, которые в 50-60-е гг.

 

считали наоборот: по мере морального и когнитивного созревания у подростков нарастает неприятие политических условностей. По их мнению, чем выше интеллект, тем критичнее подростки к существующему обществу и его политической системе.   Вывод Дж. Адельсона звучал неожиданно даже по меркам житейских понятий о юности как времени порывов, мечтаний, романтического видения действительности вообще и политики в частности. Однако вывод Дж. Адельсона оказался удивительно верным в стратегическом отношении. Вот почему он сохраняет свое значение и в новом веке, с компьютерными средствами гиперсоциализации, с виртуальными мирами, в которые погружены нынешние подростки, с их качественно иной когнитивной природой, а выводы Ж.

 

Пиаже и А.

 

Кольберга остались в прошлом столетии.   Политическая социализация не завершается подростковым или отроческим возрастом. Не завершается она и получением паспорта гражданина – это только формальная фиксация появления минимальных гражданских прав и обязанностей подросшего человека. Политическая социализация продолжается, в разных формах, всю жизнь.

 

Однако, с течением времени, ее этапы и стадии определяются уже не возрастными изменениями, связанными со структурой личности, а с освоением нового социально-политического опыта, усвоением новых социальных и политических ролей, личным участием в политической деятельности. Политическая картина мира, складывающаяся у человека, с годами в значительной степени меняется, однако, ее основные, “ядерные” параметры фиксируются в структуре личности. В случаях дисфункций политической системы, затрудняющих передачу политических ценностей новым поколениям и дезориентирующих уже сформировавшихся граждан, в случае ее реформирования или даже полного краха, у зрелых граждан происходит возврат к ранним базовым представлениям, полученным в ходе ранней, первичной социализации6. Не этим ли объясняется неугасающая популярность социалистических представлений в постсоветском российском обществе?   В целом, принято разделять три основные системы политической социализации. Во-первых, это система прямой, целенаправленной социализации. К ней относятся непосредственно связанные с человеком элементы государственного устройства, политические институты, партии, организации и движения. В наиболее важном для политической социализации, молодом возрасте, это детские, подростковые и молодежные политические организации. Во-вторых, система стихийной социализации. Это неформальные объединения, несущие элементы контркультуры по отношению к господствующей политической культуре. Как правило, сюда входят специфические группировки в рамках молодежной субкультуры, самодеятельные молодежные объединения, кружки, клубы и т. д. Часто это представители иных, не просто субдоминантных, а даже оппозиционных политических культур. В-третьих, это самовоспитание и самообразование, выполняющие функции системы политической аутосоциализации. Она отражает самостоятельный, активный, творческий выбор самосоциализирующегося субъекта, и может включать различные источники политической информации (книги, средства массовой информации, интернет и т.

 

д.). Элементы названных выше основных систем политической социализации и включенные в них люди выступают в качестве специфических агентов социализации.   Отдельно фигурируют механизмы, агенты и особые системы ресоциализации, необходимость в которой иногда возникает при резких сменах политической системы, связанных со сменами политического строя, режима и т.

 

д.   В современном мире активно развиваются две основные тенденции, в борьбе которых происходит процесс политической социализации. С одной стороны, во всем мире усиливаются общественные потребности в политическом развитии личности, ее активном включении в политическую жизнь, росте ее политического самосознания. Особенно ярко эта тенденция проявляется в процессах демократизации. С другой стороны, существует и противоположная тенденция, проявляющаяся в разных формах отчуждения человека от государства, политических институтов и процессов принятия политических решений. О первой тенденции говорит рост активности и информированности людей в отношении политики, приход в политику новых слоев населения, которые ранее были выключены из нее.

 

Вторая, противоположная тенденция отражается в добровольном или насильственном политическом отчуждении граждан, апатии и цинизме, недоверии к власти и официальной политике, в падении поддержки политических институтов, партий, государства со стороны населения. Рассмотрим три основных, хотя и самых крайних варианта, к которым могут приводить изложенные тенденции.   Политическая активность – деятельность политических групп или индивидов, связанная со стремлением изменить политический или социально-экономический порядок и соответствующие институты. В наиболее широком смысле проявляется в революционных изменениях общества или его реформировании.

 

На индивидуальном уровне – это совокупность проявлений тех форм жизнедеятельности человека, в которых выражается его стремление активно участвовать в политике, отстаивая свои права и интересы. Этот вариант – цель и идеал так называемой “активистской” политической культуры, распространенной в западных демократиях.   Политическая пассивность (индифферентность или индифферентизм, от лат. понятия indifference – безразличный) – безразличие к политике и нежелание принимать участие в политической жизни.

 

От индивидуальных позиций, может развиваться до масштабов массовых настроений. Помимо внутренних, чисто психологических проявлений, поведенчески политическая пассивность выражается в отказе от выполнения гражданского долга – например, от участия в выборах. Обычно “хроническая” политическая пассивность служит признаком неразвитой политической культуры тех или иных слоев общества или общества в целом. В случае развития политической пассивности в случаях, когда ранее она отсутствовала, это говорит о росте отрицательного отношения к действиям властей или их представителей. Обычно, политическая пассивность – это начальная форма протеста против политики властей.   Политическое отчуждение – политико-психологическое следствие чрезмерной бюрократизации политической жизни. Следствием бюрократизации, как показал еще М.

 

Вебер, является обезличивание человека, утрата им индивидуальной инициативы и свободы действий, превращение его в простого исполнителя воли организации или государства.

 

В современном обществе политическая власть немыслима без капитальных организационной и институциональной основ. Эти основы, маскируясь демократическими процедурами формирования властных структур, выступают на первое место, часто скрывая от объектов власти ее реальный источник (например, обладание собственностью).

 

В итоге, объекты власти оказываются лишены возможности стать субъектами властных отношений и влиять на характер принимаемых решений, почему и воспринимают власть как отчужденный от себя феномен. Таким образом, человек лишается своих политических характеристик, утрачивает всякое, даже критическое отношение к политическому строю, превращается в “одномерного человека” (выражение Г. Маркузе).   В диалектической борьбе политической активности и пассивности происходит развитие новых механизмов регуляции политического поведения и нового субъекта политики – личности активного, информированного, принимающего самостоятельные решения и несущего за них ответственность гражданина. Общий вектор развития процессов политической социализации ведет к постепенной замене традиционных механизмов жесткого внешнего контроля за человеком на его собственные, внутриличностные саморегуляторы политического поведения. В конечном счете, именно они являются главным результатом политической социализации как таковой.

 

ПОЛИТИЧЕСКОЕ УЧАСТИЕ: ПОЗИЦИИ ГРАЖДАНИНА   В конечном счете, политическое участие – это как бы “выход”, реальное поведенческое следствие, отражение и выражение процессов политической социализации. Если в процессе политической социализации происходит в основном когнитивное и, отчасти, эмоциональное взаимодействие индивида с политической системой, то процессы политического участия (или неучастия) показывают эффективность политической социализации индивида. По сути, политическое участие показывает, удалось ли политической системе “овладеть” индивидом или же у него остались некоторые ресурсы индивидуального сопротивления, связанные с осознанием личных интересов.   Под политическим участием понимается неотъемлемое свойство политической или иной управляющей (или самоуправляемой) деятельности людей, которое служит одним из средств выражения и достижения их интересов. Политическим участие становится тогда, когда индивид или группа вовлекаются во властные политические отношения, в процесс принятия решений и управления, носящих политический характер. Наиболее развитым типом такой политической общности является государственно-организованное общество.   Свободное, добровольное участие граждан в политике является одним из важнейших индикаторов качественных особенностей политических систем, степени их демократизма. В демократическом обществе, теоретически, такое участие – всеобщее, равноправное, инициативное и действенное, особенно в решении вопросов, затрагивающих существенные интересы граждан и находящихся в их непосредственной компетенции.

 

Оно выступает для них средством достижения своих целей и интересов, реализации потребностей в самовыражении и самоутверждении, чувства гражданственности. Такое участие обеспечивается соответствующими государственно-правовыми институтами, нормами и процедурами, в совокупности составляющими основы правового государства, демократического политического режима. Другим необходимым условием демократического участия является относительно равномерное распределение среди различных членов общества таких ресурсов реального политического участия, как деньги, образование, знание механизмов принятия решений и лиц, принимающих эти решения, свободное время, реальный доступ к средствам массовой информации и т. п.   В зависимости от характера политического режима, традиций, размеров территории и численности населения, развитости коммуникаций и ряда других факторов, возможно разное сочетание прямого (непосредственного) и опосредованного (представительного) политического участия граждан. Важнейшими агентами и, одновременно, посредниками участия в современном обществе выступают политические партии, общественно-политические организации и движения. Основная форма политического участия – выборы и, шире, избирательные кампании. Если целью демократического общества является максимизация политического участия граждан, то другие типы политических режимов имеют свои особенности.   В авторитарном обществе часть населения полностью или частично отстраняется от участия в политике. Там торжествует “власть немногих”, которые совершенно не заинтересованы в том, чтобы делиться этой властью.   Тоталитарное же общество парадоксальным образом стремится к мобилизационному вовлечению населения в своеобразные формы квази-участия. Прежде всего, это массовые ритуальные действия поддержки правящего режима. Именно поэтому при реально минимальной или просто номинальной возможности политического участия, при тоталитаризме создается иллюзия всеобщей политизации общества.

 

В этом случае, политическое участие играет преимущественную роль инструмента индоктринации и контроля над политическим сознанием и поведением населения со стороны тоталитарного режима.   В демократическом обществе политическое участие выполняет функции политической социализации и воспитания.

 

Если в тоталитарном обществе запрещены все формы политического протеста, несогласия, и даже несанкционированного согласия с политикой властей, то демократическое общество допускает определенные формы протеста. Они служат инструментами политического обучения граждан.

 

В истории политической науки, еще Платон и Аристотель специально рассматривали участие и неучастие граждан в делах полиса для выявления причин смен форм государственного устройства. Их интересовала роль участия в становлении идеального государства.

 

Затем интерес к данным вопросам возродился в Новое время. Однако вначале его рассматривали лишь как субсидиарное средство описания и создания идеальной политической стратегии для правителя (Н. Макиавелли), носителей суверенитета и различных образов правления (Ш. Воден), форм и принципов правления (Ш. Монтескье), природы общественного договора, форм правительства и “народного суверенитета”. Только в XX веке политическое участие стало не просто индикатором развития демократических процессов, но еще и мерилом развитости уровня политической самоорганизации личности.   Это связано с проблемой мотивов политического участия. Само по себе внешне наблюдаемое политическое участие еще не позволяет судить о степени собственной, внутренней активности граждан и их добровольности в этом участии. Реально понимать все это дает только знание внутренних психологических мотивов участия граждан в политике. Согласно данным многочисленных исследований мотивационной сферы рядовых участников политического процесса, выделяются следующие основные виды мотивов политического участия. Разумеется, это далеко не полный список. В реальной жизни присутствует множество различных конкретных мотивов. Мы приводим ниже лишь основные, наиболее распространенные:   1.

 

Мотив интереса и привлекательности политики как сферы деятельности. Для определенного типа людей политика просто интересна как сфера занятий. Соответственно, они и избирают ее в качестве сферы приложения сил.   2. Познавательные мотивы. Политическая система дает человеку устойчивую картину мира. Это удобная объяснительная схема, к тому же доступная далеко не всем.

 

Соответственно, она и привлекает любознательные умы, особенно в детском и подростковом возрасте. Политические знания дают им преимущество над сверстниками, хуже ориентированными в политике.   3. Мотив власти над людьми. Один из наиболее древних, глубинных, и потому, не требующих подробных комментариев.   4. Идеологические мотивы. Это устойчивые мотивы, основанные на совпадении собственных ценностей человека, его идейных позиций с идеологическими ценностями политической системы.

 

5. Мотивы преобразования мира.

 

Это очень сильные мотивы, связанные с пониманием несовершенства существующего мира и настойчивым стремлением улучшить, преобразовать его. Как правило, мотивы этого рода свойственны для людей, настраивающихся на профессиональные занятия политикой. Для них политика и есть инструмент преобразования мира.   6. Традиционные мотивы. Очень часто люди участвуют в политике потому, что так просто принято в их местности, среди родственников, друзей и знакомых.   7. Меркантильные мотивы. Политика, как и иная сфера деятельности, представляет собой, на определенном уровне, оплачиваемый труд. Соответственно, для определенных людей занятия политикой – просто способ заработать, начиная от расклейки предвыборных листовок, кончая постом партийного функционера.   8. Ложные псевдомотивы. Это те квази-мотивы, которые активно формирует пропаганда любой политической системы – начиная от “За Родину, за Сталина!” до требований “отстоять ценности истинной демократии”.   Разные мотивы побуждают к разным вариантам политического участия. Обычно принято выделять “мобильные” (активные) и “иммобильные” (пассивные) формы политического участия. Среди активных форм выделяется как минимум шесть основных вариантов. Во-первых, это простейшие реакции (позитивные или негативные) на импульсы, исходящие от политической системы, ее институтов и их представителей, не связанные с необходимостью высокой личной активности человека. Грубо говоря, это реакция зрителя в театре или перед телевизором, воспринимающим некоторые новости. Во-вторых, участие в действия, связанных с делегированием собственных полномочий. Наиболее яркий пример – электоральное поведение. В-третьих, личное участие в деятельности политических организациях, посещение собраний и других мероприятий. В-четвертых, выполнение не разовых поручений, а уже постоянных конкретных политических функций в рамках институтов политической системы или оппозиционных ей. В-пятых, прямое действие – выход с товарищами на митинг, помощь в строительстве баррикады, участие в политических столкновениях и т. п.

 

В-шестых, активная, в том числе руководящая деятельность во вне-институциональных политических движениях, направленных против существующей политической системы, добивающихся ее смены или конечной перестройки. Часто это участие (лидерство) в толпе, идущей на слом политической системы.   Среди “иммобильных” (пассивных) форм политического участия выделяются четыре основные формы. Во-первых, это полная выключенность из политических отношений, обусловленная низким уровнем общественного развития. Во-вторых, политическая выключенность как результат излишней бюрократизированное(tm) самой господствующей политической системы, низкой эффективности обратной связи между этой политической системой и гражданским обществом в целом,разочарование людей в политических институтах. В-третьих, политическая апатия как форма неприятия политической системы, навязанной людям извне – например, в результате проигрыша войны и завоевания страны неприятелем. В-четвертых, политический бойкот как выражение активной враждебности к политической системе и ее институтам.

 

Политическое участие – многоуровневая система рекрутирования граждан в политику. Она начинается с простейших, элементарных форм участия, и развивается до высших уровней – политических лидеров.  ПОЛИТИЧЕСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ: ПОЯВЛЕНИЕ ЛИДЕРА   Процесс политической социализации приводит к своеобразному расслоению индивидов. Часть из них становится активными гражданами, часть предпочитает более пассивное существование. На активных держится государство, существует и развивается политическая система, строится политическая организация общества. Самые активные становятся ее руководителями – лидерами. В следующей главе мы подробно рассмотрим, как происходит взаимодействие лидера с другими людьми и что представляет из себя феномен лидерства в целом. Пока же нас интересует лидер просто как человек, психологически выросший в результате описанных выше процессов политической социализации.

 

Политический лидер – это глава, формальный или неформальный руководитель (“вождь”) государства, политической группы (группировок), общественно-политической организации или движения.

 

Как правило, это ведущее лицо политического процесса, осуществляющее объединение и сплочение политических сил, задающее направление деятельности государственным и общественно-политическим институтам, партиям, политическим движениям. Это лицо, во многом определяющее особенности политического курса – например, на реформу или на революционные преобразования или, напротив, на консервацию существующего положения дел.

 

В рамках поведенческого направления, бихевиористы выделяют следующие основные функции политического лидера:   1) определение целей,   2) обеспечение ведомых средствами достижения этих целей,   3) помощь ведомым в их действиях и взаимных отношениях,   4) сохранение целостности группы.   Другими словами, лидер планирует, делегирует, координирует и контролирует, т. е. выполняет законодательную, исполнительную и судебную функции.   Потенциал лидерства, с психологической точки зрения, представляет собой совокупность качеств, которые указывают на способность личности (или, реже, группы) побуждать других действовать, воодушевляя и уверяя людей в том, что избранный курс действий является правильным. Соответственно, для политической науки лидерство – это совокупность правил и процедур, в рамках которых осуществляется лидерская деятельность и которые могут носить либо рутинный характер (в стабильных политических системах) или отличаться спонтанностью в нестабильных ситуациях.

 

Для политической психологии лидерство – это особая деятельность, требующая наличия определенных психологических свойств, характеризующих человека как лидера.   Основной политико-психологической характеристикой лидера является авторитет, т.е. влияние, значение, которым он пользуется в силу определенных заслуг, качеств или обстоятельств. Авторитет – это форма отношений власти, которая необходима любому руководителю для того, чтобы он мог руководить другими людьми. Отсутствие авторитета равносильно утрате руководства и лидерства, исчезновению управления. У авторитета, как и у власти вообще, выделяются две стороны:   1) влияние руководителя на подчиненных людей,   2) подчинение людей этому влиянию.   В свое время Ф. Энгельс писал: “Всякая сложная деятельность нуждается в организации. Последняя же невозможна без авторитета, т.

 

е.

 

1) без навязывания чужой воли, 2) без подчинения этой воле”.   Авторитет подразделяется на истинный и ложный. Основными видами ложного авторитета считаются:   1) авторитет подавления подчиненных,   2) авторитет специально создаваемого “расстояния”, дистанции с подчиненными,   3) авторитет высокомерия лидера,   4) авторитет постоянных поучений и резонерства,   5) авторитет подкупа,   6) авторитет “своего парня” и панибратства,   7) авторитет псевдодоброты и либерализма в отношениях с подчиненными.   Ложный авторитет всегда основан на несовпадении интересов того, кто руководит людьми, и самих этих людей. Преследуя свои личные цели, такой руководитель идет на откровенный обман, используя перечисленные выше психологические приемы для насильственного (в буквальном или переносном, психологическом смысле) навязывания своей воли людям. Причем воли, противоречащей их подлинным интересам.   Истинный авторитет – такое влияние на людей, такая власть над ними, которые соответствуют подлинным интересам этих людей, и которые именно поэтому добровольно принимаются этими людьми. Истинный авторитет – это соединение влияния руководителя с собственными интересами людей. Влияние руководителя, обладающего таким авторитетом, обычно состоит из двух моментов:   1) формальное (официальное) влияние, связанное с авторитетом организации и поста, занимаемого руководителем в организации,   2) неформальное (неофициальное), человеческое влияние, связанное с личными качествами руководителя.   Только оптимальное соединение этих моментов является основой истинного авторитета. Упор лишь на один из этих двух взаимосвязанных моментов опасен, так как игнорирует другой аспект.   Здесь, разумеется, возникает естественный вопрос: а реально ли одинаково успешно сочетать и то, и другое? Может ли один и тот же руководитель обладать достаточно высокими деловыми (обеспечивающими инструментальное, обычно формализованное влияние) и человеческими (обеспечивающими эмоциональное, обычно неофициальное влияние) качествами? Человек, желающий быть эффективным лидером, должен к этому стремиться.

 

Если этого нет, то обычно возникают компромиссные варианты – например, так называемое “коллективное руководство”, которое включает людей и с теми, и с другими качествами.   Что же является главным: первая или вторая группа качеств? Все зависит от сферы деятельности руководителя. Естественно, что в производственной, скажем, сфере – первая. В политике же – вторая: ведь это работа с людьми.

 

Авторитет политика складывается в процессе общения и связан с формированием доверия людей к его носителю, признанием превосходства его психологических качеств, правильности и справедливости его действий. Это и обуславливает добровольное подчинение ему людей.   Стержнем политической психологии лидера является политический “образ” (“схема”, “модель”) мира, который присутствует, в принципе, у любого человека, начиная с определенного возраста, однако выражен по-разному.

 

Для политического лидера наиболее характерно наличие необычно яркого и детализированного образа (“схемы”) мира наряду с сильным стремлением осуществить, утвердить этот образ в реальности – реализовать его.

 

Последнее стремление является наиболее сильным мотивом участия человека с лидерскими качествами в политике. Включаясь в нее, он неизбежно стремится к властным рычагам, как раз и дающим возможность в наибольшей степени овеществить свой образ-схему мира.

 

В структуре этого образа-схемы центральное место занимает образ самого себя, своего Я вообще, и в политике, в частности. Анализ данного образования представляет собой пока что мало разработанную проблему. Можно допустить, вслед за рядом исследователей, что этот образ самого себя центрирован на собственном имени человека. Определенным подтверждением этому может служить то подчас навязчивое стремление к увековечению своего имени, которое свойственно большинству политиков во всем мире, а также то внимание к имени-псевдониму, “кличке”, которое отличает особый, наиболее экзальтированный и потому демонстративный тип политических лидеров – революционеров.

 

Ясно, что в структуре образа самого себя у политика присутствуют представления о личном пространстве и времени, в котором действует данный персонаж, а также то стремление к признанию и одобрению, без которого вообще не может состояться политик.

 

Что касается первого фактора, то едва ли случайно западные исследователи в поисках психологических объяснений событий октября 1917 года в России придают большое значение наследственным сердечно-сосудистым болезням В.И. Ульянова.

 

То самое “вчера было рано”, а “завтра будет поздно” поддается любопытной психологической трактовке. Зная о причинах смерти отца и деда, Ленин не мог не задумываться над своим самочувствием и тем, что он вступал в возраст повышенного риска инсульта. Говоря же о стремлении к признанию и одобрению, иллюстрацией является биография любого политического деятеля.

 

Особое место в психологии политического лидера занимают индивидуальные нормы и ценности, которые, как правило, не до конца соответствуют общепринятым и потому выделяют лидера. Лидер обязан внутренне быть инноватором, “преступником” в буквальном смысле слова – человеком, преступающим старые, привычные нормы, ценности и даже законы. Хотя внешне лидер обычно должен быть традиционалистом – это явление представляет собой одну из разновидностей так называемого “парадоксалидера”, и будет подробно исследовано дальше.   Пока выделим главное: данный парадокс состоит в том, что настоящий лидер обязан совмещать несовместимое. С точки зрения эмоционального одобрения людей, он не должен ломать ничего привычного: ведь любые перемены оборачиваются утратой чего-то, а люди не любят утрат. Лидер обязан быть консерватором и “охранителем”, достойным порождением своей политической системы, группы, общества. Но, с другой стороны, для развития того же общества, для достижения нового уровня жизни он обязан быть инноватором, должен уметь ставить и достигать необычные, новые цели. А это значит, неизбежно разрушать что-то привычное, чтобы стать лидером, надо быть идеальным детищем политической социализации. Но чтобы оставаться им, надо уметь вступить в своеобразный конфликт “отцов и детей” и победить в нем.

 

Г. Холландер прямо указывал, что лидер обладает у членов группы “кредитом идеосинкразии” (“что можно Юпитеру, то нельзя быку”), однако этот кредит не безграничен, как у вождя. Согласно Дж Джонсу и X. Джерарду, одна из обязанностей лидера – инновация, проверка новых способов взаимодействия с внешним миром, установление новых стандартов жизни. Для этого лидер и имеет кредит доверия – он не должен быть конформистом, иначе следует потеря статуса. Однако – еще один парадокс – право на этот нонконформизм вырастает из всего предыдущего конформистского поведения этого человека. Согласно Дж Картрайту, члены группы приобретают статус конформностью, а статус позволяет быть нонконформизмом.   Проблема в том, что это трудно совместить. Поэтому и не бывает “вечных” лидеров рано или поздно любой из них нарушает баланс между эмоциональной привязанностью людей к старому и рациональным пониманием неизбежности нового, склоняется в какую-то одну сторону и, в результате, неизбежно умножает число своих недоброжелателей. У всех перед глазами еще недавние примеры М.Горбачева, с одной стороны, и Б Ельцина – с другой.

 

В психологии политического лидера образ-схема мира, центрированная на образе самого себя, включает представления о других людях, различных существующих в жизни объектах и явлениях. Эти представления структурированы и иерархизированы, выстроены “по приоритетам” в образе-схеме в соответствии со значимостью людей, объектов и явлений. Значимость определяется ролью этих вещей в реализации главного мотива поведения – стремления к власти ради овеществления этого образа-схемы. В соответствии со значимостью одни представления ближе к системообразующему центру, образу самого себя, другие же удалены и находятся как бы на периферии.   Мировая политика дает массу примеров наличия у ярких лидеров собственных “образов”, “схем” и “моделей” мира. Так, хорошо известна несколько шаржированная “карта мира” по Р. Рейгану (см рис 1) Нарицательными стали “модель мира” имама Р. Хомейни, “мировой план” Мао Цзэдуна, схемы переустройства, описанные в “Майн Кампф” А Гитлера и др.   Такие образы мира, определяющие политическое поведение лидеров, имеют два истока. С одной стороны, психология личности лидера. С другой – влияние среды, культуры, факторов социализации. Главная проблема, с которой сталкиваются все лидеры и их ведомые, состоит в том, чтобы быть уверенными в адекватности лидера и его образа мира.   а) реальной ситуации,   б) объективным интересам группы, сообщества и мира в целом,   в) самому себе   Фактически, все упирается в три главных вопроса   а) нужен ли данный лидер и его “образ мира” в данной конкретной ситуации 1   б) не вреден ли он с точки зрения интересов оптимального развития?

 

в) может ли он реализовать свой образ, соответствуют ли его “амбиции” его же “амуниции”.     Рис 1 Земной шар по рональду рейгану   Американский карикатурист весьма своеобразно передал некоторые черты рейгановской геопсихополитики – того личностного образа мира, который можно реконструировать, исходя прежде всего из высказываний, а также конкретных политических акций Р Рейгана. Пройдемся вместе с ним по этой любопытной карте   Начать надо с розы ветров на запад – США, на восток – “они” “Они” – это, конечно же, СССР, “безбожники”, коммунисты. В воображении Рейгана “они” непременно лжецы и шпионы.

 

Далее на восток – “их Китай”, а на месте китайского острова Тайвань – равноликий “наш (т.е.

 

американский) Китай”. Страна восходящего солнца предстает в виде гигантского автомобиля с технократической подписью “Японская корпорация”. Австралия просто переименована в “Кенгуру”.

 

Вся Азия поделена с ковбойской прямотой: к “их Китаю” примыкает невзрачный Индостан, населенный какими-то “индеями”. Средний Восток населяют некие “мусульманские фанатики”.

 

Обратим особое внимание на Ближний Восток.

 

Это уже грезы, но весьма примечательные: кроме “Великого Израиля”, в состав которого входят Бейрут и значительная часть Арайского полуострова, все остальное названо просто и ясно – “наша нефть”.

 

Карикатурист изобразил, как выглядит рейгановский план “урегулирования” палестинской проблемы: на карте “родина палестинцев” вынесена чуть ли не на Северный полюс.   Под боком у Израиля – “Египет”. Он, как и положено, занимает северо-восток Африки. Остальную часть континента населяют просто африканцы, презрительно именуемые “неграми”.   В Европе есть “их ракеты” и “наши ракеты”.

 

А вообще Старым Светом управляют социалисты и пацифисты. Выделяются лишь Польша – объект санкций, провокаций, особого интереса, и “Тэтчерлэнд” – британская “железная леди” заслужила большое уважение США.

 

На этом кончается восток и начинается запад – на нем, естественно, по Рейгану, доминируют исключительно США. Их лучшая половина, конечно, Калифорния. Затем – республиканцы и другие настоящие американцы. Не повезло северо-востоку – там демократы и бродяги, примазавшиеся к корыту социального обеспечения. К северу от Великих озер, где надлежало бы быть Канаде, расположилась “Страна кислых дождей” (конечно, владение США). Мрачный юмор здесь в том, что выбросы американской промышленности действительно оборачивается “кислыми дождями” над Канадой.

 

Небольшая резервация Экотопия – экологическая утопия – отведена “придуркам, помешавшимся на охране окружающей среды”. На карте, среди прочих пунктов, помечены Белый дом, Голливуд, Лас-Вегас, Дисней-лэнд – места, президенту известные и любимые.   К югу от США все предельно просто. Вместо Мексики- “страна марьячос”, уличных музыкантов.

 

Вместо Кубы – “советская колония”.

 

Плюс Сальвадор, Фолкленды и “наш Панамский канал”, который отделяет территорию, названную “землей бананов”.   Страны и регионы в “мире Рейгана”, и географические названия, по мнению американского карикатуриста, сходятся один к одному как с уровнем представлений президента (например, Латинская Америка- “бананы”, Австралия – “кенгуру”), так и с его желаниями – например, размеры Израиля, “нашей нефти”, “нашего Китая” и т.

 

п.).   Психологическое лидерство (в отличие, скажем, от лидерства институционального) всегда существует в системе тех или иных субъект-субъектных отношений (взаимодействий). В качестве субъектов таких отношений могут выступать как отдельные индивиды, так и группы или даже все общество, а взаимодействия могут разворачиваться как между индивидами, группами, обществами, так и между индивидами и группами, индивидами и обществами, группами и обществами. Таким образом, получается, что лидерство – это процесс неравного взаимодействия между субъектами (индивидами, группами, обществами, индивидами и группами, индивидами и обществами, группами и обществами), характеризующийся отношениями доминирования и подчинения.   Определяя понятие “лидер” политико-психологически, будем исходить, во-первых, из того, что он является субъектом процесса лидерства (неравного взаимодействия). Во-вторых, лидер выполняет в силу своего положения определенные функции. Мы считаем, что лидерская функция регуляции взаимоотношений через различные формы доминирования-подчинения является наиболее существенной характеристикой лидера. Таким образом, возникает следующее психологическое определение лидера: это субъект процесса взаимодействия, выполняющий функцию регуляции взаимоотношений через различные формы доминирования-подчинения, ради достижения тех или иных целей личности, группы или общества.   Лидер немыслим в одиночку, поэтому должен существовать еще один элемент данной диадической субъект-субъектной структуры.

 

Бытуют разные обозначения этого второго элемента структуры. Чаще всего встречаются следующие определения: лидер и остальные члены группы, лидер и последователи, лидер и ведомые. Ведомый является, также как и лидер, субъектом процесса взаимодействия. Однако, на этом их сходство заканчивается: ведомый – это тот, кого ведут. Таким образом, существенной характеристикой ведомого является то, что он позволяет себя вести.

 

Иными словами, он делегирует другому человеку (лидеру) права и обязанности регуляции их взаимоотношений. Итак, ведомый – это субъект процесса взаимодействия, делегирующий лидеру права и обязанности регуляции взаимоотношений через различные формы доминирования-подчинения.

 

Во всех приведенных выше определениях, для уточнения характера отношений, способов реализации лидерских функций используются понятия “доминирование” и “подчинение”. Доминирование представляет собой прежде всего отношения неравенства, навязанные лидером. Важно, что это – отношения очевидного неравенства, которые навязывает лидер. Доминирование реализуется по четырем основным сферам. Во-первых, как влияние, авторитет – это варианты психологического доминирования. Во-вторых, как насилие в тех или иных формах – это варианты силового доминирования. В-третьих, как подкуп – варианты экономического доминирования. В-четвертых, как политическая власть – соответственно, это варианты политического доминирования.   Подчинение также является отношением очевидного неравенства, однако главным субъектом этих отношений выступают ведомые. Таким образом, подчинение – это отношения очевидного неравенства, в которых ведомые принимают или требуют доминирования от лидера.   В системе отношений, фиксируемой понятиями доминирование-подчинение, находят определение и такие понятия, как власть и воздействие.

 

Власть, с политико-психологической точки зрения – это система отношений доминирования-подчинения в той или иной сфере, реализуемая тремя основными способами:   а) регулированием норм;   б) определением ценностей; в)демонстрацией образцов поведения. Приведенные в данном определении три способа реализации отношений доминирования-подчинения охватывают практически весь спектр способов и возможностей реализации этих отношений. Так, регулирование норм лидером предполагает нормирование поведения ведомых. Определение лидером ценностей связано с вовлечением ведомых в определенную систему ценностей. Демонстрация лидером образцов поведения означает практически неизбежное принятие их, подражание им. Воздействие представляет собой фиксированный момент в отношении доминирования-подчинения, выражающий определенные усилия лидера в направлении достижения целей личности, группы, общества. Совокупность особых способов воздействия составляет суть психологических механизмов лидерства. Эти способы воздействия реализуются в формах заражения, внушения, убеждения и подражания. Таким образом, психологические механизмы лидерства реализуются в четырех основных формах.   Во-первых, это заражение – эмоциональное воздействие, осуществляемое через передачу определенного психического состояния и предполагающее бессознательное усвоение данного состояния.

 

Во-вторых, это внушение – эмоционально-волевое, целенаправленное, неаргументированное воздействие, осуществляемое через передачу некритически воспринимаемой информации и подразумевающее ее принятие. В-третьих, это убеждение – вербальное воздействие, осуществляемое в рациональных или псевдорациональных формах через предлагаемую информацию и подразумевающее достижения сознательного согласия с ней.

 

В-четвертых, это подражание – воздействие, осуществляемое через демонстрацию конкретных, наглядных образцов поведения и подразумевающее их принятие и воспроизведение.   По смыслу изложения, здесь логично определить и такое понятие, как “манипуляция”, которое в широком смысле означает определенную систему способов воздействия. Более точно, с нашей точки зрения, определить манипуляцию как осознанное использование этой системы способов воздействия. Таким образом, манипуляция – это осознанное создание лидером определенных условий, стимулирующих необходимое поведение ведомых.   Лидер, естественно, должен обладать способностью создавать определенные условия и таким образом влиять на поведение ведомых. Это умение, способность означает понятие способа (стиля) лидерства. Способ (стиль) лидерства определяется как совокупность форм, приемов, методов структурирования отношений доминирования-подчинения.   Термины, приведенные выше, не вызывают особых вопросов и трудностей осмысления. Более подробного анализа требуют такие понятия, как “тип лидера” и “личностно-психологические черты лидера”.   Определив лидера как субъекта процесса взаимодействия, выполняющего функции регуляции взаимоотношений через различные формы доминирования-подчинения, логично говорить о различных типах лидера.   Определим тип лидера как разновидность субъекта, доминирующего в процессе взаимодействия и регулирующего отношения доминирования-подчинения специфическим способом. Несколько выше, определяя понятие “власть”, мы зафиксировали, что отношения доминирования-подчинения могут быть реализованы тремя основными способами: регулированием норм, демонстрацией образцов поведения. Соответственно этому, мы выделяем три основных типа лидера: 1) лидер- “организатор”; 2) лидер- “демонстратор” и лидер- “аксиолог”.   “Организатор” -тип лидера, регулирующий отношения доминирования-подчинения на основе нормирования поведения субъектов взаимодействия. “Демонстратор” – тип лидера, регулирующего отношения доминирования-подчинения на основе демонстрации тех или иных образцов поведения. Наконец, “аксиолог” -тип лидера, регулирующий отношения доминирования-подчинения на основе вовлечения ведомых в определенную систему ценностей.

 

Необходимо отметить, что проделанный анализ правомерности выделения этих типов показывает: практически все исследования лидерства изучали какой-либо из этих трех аспектов.

 

Одни исследователи делали объектом своего внимания организаторскую, управленческую функцию лидера. Другие предпочитали изучать ценностную составляющую лидерства. Третьи изучали лидера как объект для подражания и следования ему. В таком случае, совершенно правомерно выделять и промежуточные типы, которые представляют собой совокупность качеств организатора, аксиолога и демонстратора, либо организатора и аксиолога, организатора и демонстратора, аксиолога и демонстратора.   Описанные типы лидерства хорошо коррелируют с совершенно определенными способами воздействия, которые составляют психологические механизмы лидерства. Подражание как способ воздействия более соответствует типу “демонстратора”, убеждение – “организатору”, заражение – “аксиологу”.   Говоря о личностно-психологических чертах лидера, будем исходить из того, что традиционно в психологии выделяют три основные подструктуры или уровни структуры личности: биологический, психологический, социально-психологический и/или социальный уровни. В отношении политического лидера эти уровни могут быть дополнены политико-психологическим уровнем. Более подробно, однако, можно говорить о пятиуровневой структуре свойств и качеств (черт) лидера.

 

1. Биологический уровень предполагает анализ таких компонентов как наследственность, темперамент, пол, состояние здоровья лидера. Эти качества выступают детерминантами поведения и определяют некоторые личностные черты. Темперамент, например, придает индивидуальное своеобразие поведению, поступкам, сказывается на особенностях эмоционального выражения своих взглядов. Возрастные характеристики также играют роль в проявлении различных черт и психических функций.

 

Среди биологических характеристик играют роль и чисто физические данные, определяющие выносливость, силу, энергичность, работоспособность.

Прокрутить вверх