Политичeская глобалистика учeб пособиe для вузов василeнко и а м логос 2003 360 с 3

Интересно, что СХантингтон в своей работе “Столкновение цивилизаций” заимствует у Тойнби критерии цивилизационной идентичности, также акцентируя внимание на особой роли религии. Однако в современном мире Хантингтон находит не пять, а восемь цивилизаций: западную, конфуцианскую, японскую, исламскую, индуистскую, православно-славянскую, латиноамериканскую и африканскую29. Почему у Хантингтона появились три “новые” цивилизации – японская, африканская и латиноамериканская?

 

На этот вопрос он дает ответ в своей статье “Если не цивилизации, то что? Парадигмы мира после холодной войны”.

 

Хантингтон полагает, что в международной повестке дня межцивилизационные проблемы постепенно выходят на первое место. Они включают такие вопросы, как распространение вооружений (в особенности оружия массового уничтожения и средств его доставки), права человека и иммиграцию. По этим трем проблемам Запад находится на одной стороне, а большая часть других крупнейших цивилизаций мира-на другой: “границы между цивилизациями почти полностью соответствуют пределу, до которого идут страны в защите прав человека”. Запад и Япония весьма оберегают права человека; Латинская Америка, часть Африки, Россия, Индия защищают лишь некоторые из этих прав; Китай, многие азиатские страны и большинство мусульманских обществ в меньшей мере оберегают права человека30.   Следовательно, у Хантингтона появляется новый критерий выделения цивилизаций – принципиальное решение наиболее крупных международных проблем. Нам представляется ненаучным ставить вопрос о цивилизационной идентичности в зависимость от решений пусть самых крупных международных проблем. Проблемы приходят и уходят, а цивилизации остаются. Сколько их поменялось за историю западной цивилизации, которая насчитывает несколько столетий!

 

Классификация современных цивилизаций АТойнби представляется более логичной и убедительной.   В трудах других крупных культурологов современности: Г.Беккера, А.Кребера, ПСорокина, Ф.Нортропа, В.Шубарта – разработаны типологии прототипов культуры. У Беккера это священная и светская культура, у Кребера культура-реальность и культура – ценность, у Сорокина – идейная, идеалистическая и чувственная суперсистемы, у Нортропа – эстетическая и теоретическая культура, у Шубарта – гармонический, героический, аскетический и мессианский прототипы.   52   Несмотря на разные подходы к классификации цивилизаций, все исследователи признают наличие у великих культур некоторых общих черт. Прежде всего, цивилизация представляет собой некую целостность, отличную от ее частей. Наиболее ярко об этом сказано у СШпенглера: “культура как совокупность чувственно-ставшего выражения души в жестах и трудах…; культура как историческое зрелище, как образ в общей картине мировой истории…”3.   Далее для цивилизации характерно имманентное самоопределение ее жизненной судьбы. Внешние силы могут ускорить или замедлить, помешать реализации возможностей цивилизации и даже разрушить ее, но не могут превратить ее в нечто отличное от присущих ей возможностей. Индивидуальность, самость цивилизации сохраняется несмотря на изменение ее частей или давление внешних обстоятельств.   Наиболее интересным и спорным представляется вопрос о том, насколько замкнутыми системами являются цивилизации. В какой мере они коммуникабельны? Могут ли элементы культуры одной цивилизации проникать в другие системы?   НДанилевский, О.Шпенглер и Ф.Конечный настаивали на замкнутости и низкой коммуникабельности цивилизаций. Для этих исследователей целостность, уникальность и самобытность великих культур были вескими аргументами при обосновании их замкнутости и слабой коммуникабельности. Шпенглер с присущей ему экспрессией писал о том, что каждой из великих культур присущ “тайный язык мирочувствования”, вполне понятный только тому, чья душа принадлежит этой культуре. Когда мы переводим на родной язык знакомые символы других народов, мы делаем лишь вялую попытку проникнуть в мир чувствований другой цивилизации, наиболее утонченные и глубинные среды которой все же остаются немыми. Это равносильно тому, как если бы мы вознамерились переложить скульптуры Парфенона на струнную музыку или отлить бога Вольтера из бронзы.   Шпенглер был убежден, что если кому-то кажется, что он познает душевный склад чужих культур по его воздействиям, то он приписывает этому взгляду собственную картину. Самый хороший западный психолог заблуждается, силясь понять араба или японца, и наоборот. О.Шпенглер предсказывал, что людям будущих цивилизаций западный мир станет казаться таким нее далеким, диковинным и мимолетным, каким сегодня нам представляется вавилонский мир32.   53   Яркий, увлекающийся художник, Шпенглер в своих высказываниях чересчур категоричен. Но он хорошо означил проблему: целостность и уникальность каждой цивилизации ставят естественные барьеры на пути к диалогу культур.

 

Шпенглер считал, что эти барьеры практически непреодолимы. В его произведениях великие мыслители разных культур похожи на дальтоников, не знающих, что они таковые, и взаимно подтрунивающих над ошибками друг друга.

 

Аналогичные суждения мы можем найти в работах Данилевского и Конечного.   Однако целостность и уникальность не могут быть аргументами в пользу замкнутости и некоммуникабельности системы. Например, любой национальный язык-это целостная, уникальная знаковая система, которая является открытой (адаптирует элементы других языков) и коммуникабельной (способна переводить “чужие” тексты). Вместе с тем проблема полноты и адекватности перевода все-таки существует: невозможно перевести “чужой” текст без смысловых и художественных потерь. Другими словами, целостные и уникальные системы вполне могут быть открытыми, и коммуникабельными в диалоге, но всегда остается проблема естественных барьеров восприятия и адаптации. И, наверное, лучшим аргументом против доводов Шпенглера будет его собственная книга “Закат Европы”, где он блестяще, глубоко и тонко проанализировал особенности “аполлонической души” античной культуры, “магической души” арабской культуры, “фаустовской души” западной культуры.   Данилевский, Шпенглер и Конечный связывали проблему некоммуникабельности цивилизаций с феноменом культурной памяти и традиции, с архетипами коллективного подсознания. Между тем эта проблема существует на уровне сознания, осознанного выбора Парадокс любого диалога состоит в том, что он интересен и содержателен только в случаях, когда встречаются яркие индивидуальности, цельные характеры. Следовательно, уникальность и целостность культуры могут служить поводом к диалогу с другими цивилизациями в условиях осознанного выбора Тем самым естественные культурные барьеры на уровне коллективного подсознания превращаются в повод к общению при осознанном решении.

 

Когда сегодня националистически ориентированные представители разных культур, защищая традиционные ценности, вступают в диалог с другими цивилизациями, такое общение взаимно обогащает. Страны Азиатско-тихоокеанского региона-   54   Япония, Китай, Южная Корея – ведут содержательный диалог с западной цивилизацией, с другими культурами. Но в тех случаях, когда одна из цивилизаций претендует на исключительность и требует от других культур уподобления – подчинения, диалога не получается, начинается агрессивный монолог.

 

Такой монолог ведет западная цивилизация с вестернизирующимися обществами.   Интересно, что в современной науке существует прямо противоположная точка зрения на проблему коммуникабельности цивилизаций. Так, М.Мосс полагает, что феномены цивилизации являются “по существу межнациональными и вненациональными”.

 

Они могут быть общими для многих более или менее схожих обществ и переходить из одного в другое33.   Такой подход переводит проблему диалога культур в иную плоскость: раз присутствует много общего, межнационального, вненационального, значит, культурные барьеры не столь существенны, можно вести диалог, апеллируя к межцивилизационным универсалиям.   Современные исследователи выделяют несколько таких универсальных закономерностей: универсалии демократического развития (“единое демократическое общество”), капиталистического развития (“единое буржуазное общество”). Можно ли вести диалог культур, опираясь на эти межцивилизационные универсалии? Дать однозначный ответ на этот вопрос невозможно.   Все обозначенные нами тенденции развиваются в линейном времени, имеют восходящую направленность. Но у современного человека нет гарантий всеобщего закономерного восходящего развития.

 

Мы знаем об опыте заката прежних цивилизаций, о возможностях срыва и гибели.

 

Быстрые темпы индустриального развития во многом таят угрозу глобальных кризисов, особенно в сфере экологии. Ценность и значение сегодняшних межцивилизационных универсалий тем самым все чаще ставятся под сомнение. Более актуальным становится вопрос о поисках альтернативных путей развития.   В конце XX века само понятие “прогресс” утратило свое универсальное значение. Выяснилось, что история народов, принадлежащих к разным цивилизациям, не имеет единого кода и программы.

 

В современных теориях социокультурной динамики понятие прогресса все чаще заменяет понятие индивидуальной исторической биографии или судьбы.   Единство мировой истории сегодня во многом является проблемой. Оно выступает как непредопределенный и заранее не-   55   предсказуемый итог столкновения и диалога разных культур. Единая история обретается в поле межнационализационных взаимодействий.   И можно согласиться с М.Чешковым, что “многообразие культурно-исторических миров не сводится к некоей заданной, единой конструкции, но осмысливается как взаимодействие, порождающее целостность, в свою очередь, не сводимую ни к отдельным “мирам”, ни к их взаимосвязям”3.   Таким образом, вопрос о межцивилизационных универсалиях пока не может быть решен однозначно.

 

Он во многом остается открытым.

 

Мир современных цивилизаций – это театр, не имеющий режиссера, где все актеры претендуют на главные роли и предлагают свои правила игры. История цивилизаций знает разные стратегии межцивилизационных взаимодействий. Постараемся оценить их в исторической перспективе.   Вопросы для обсуждения и дискуссии   1. Почему со второй половины XX века не национальное государство, а цивилизация становится интеллигибельной единицей политического исследования?   2.

 

Когда термины “цивилизация” и “культура” появились в общественных науках? Что они тогда означали и каково современное значение этих категорий?   3. Какие два основных направления в теории цивилизаций сложились в XX веке?

 

Как они повлияли на развитие политической науки?

 

4. Каким образом под влиянием исследований культурно-исторической школы происходит преодоление этноцентризма и европоцентризма в политической науке?   5. Проследите преемственность и охарактеризуйте различия в теории цивилизаций НДанилевского, О.Шпенглера, А.Тойнби, СХантингтона.   6.

 

Какие точки зрения существуют в науке по поводу коммуникабельности цивилизаций?

 

7. Под влиянием каких факторов “теория прогресса” утратила свое эвристическое значение в конце XX века?   Сноски и примечания   1 Февр Л. Цивилизация: эволюция слова и группы идей // Бои за историю. М.: Наука, 1991. С.

 

242-247.   TFebre L.Jonnelat E. Civilizations. Le mot etl’idee. Paris, 1930.P. 1-13.

 

3 Там же. Р. 19-36.   Сорокин П.

 

Социологические теории современности.

 

М.: ИНИОН, 1992. С. 175.   5 Будагов РЛ. История слов в истории общества. М.: Наука, 1971. С. 124-126,291.   56   6 Kroeber AL, Kludchohn С Culture: A Critical Revue of Concepts and Defenltions.N.Y, 1952. P. 291.   Язвительный критик материалистического подхода П.Сорокин называл этот перечень “списком белья в стирку”.   8 Грабски А.Ф. Фернан Бродель // Вопросы методологии истории цивилизаций. М., 1992.

 

Вып. 2.   См.: Капитализм – конъюнктурный пробел в развитии европейской цивилизации (концепция И.Валлерстайна) // Европейская цивилизация и капитализм: культура и экономика в развитии общества.

 

М.: ИНИОН, 1991. С. 39-53.   Сорокин П. Социологические теории современности. М.: ИНИОН, 1992. С. 192-194.

 

1′ Тойнби А. Цивилизация перед судом истории.

 

М.: Прогресс; Культура, 1995. С. 134.   12 Там же. С. 60.   13 См.: Хантингтон С. Столкновение цивилизаций?

 

// Полис. 1994. № 1.С.

 

43   14 Фукуяма Ф. Конец истории?

 

// Философия истории. Антология.

 

М.: Аспект-Пресс, 1994. С.

 

290-291.   15New York Times. 1990. Dec.

 

25. P. 41.   16См.: Леви-Строс К. Культурная антропология. М.: Мысль, 1991.

 

11 Данилевский Н. Россия и Европа М.: Книга, 1991. С. 87.   18 Там же. С. 74.   19 Там же. С. 34.   20 Там же. С. 508-509.   21 Шпенглер О. Закат Европы.

 

М.-ГО.: Изд. АД Френкель, 1923. Т. 1. С. 16.   22 ТоупЬее A. A Study of History. L.: Oxford Univ. Press, 1961. Vol. 12. P. 283.   23 Тойнби А. Постижение истории. М.: Прогресс, 1991. С. 33.

 

24 Здесь концепция АЛойнби явно перекликается с “пассионарной” теорией ДГумилева. “Творческое меньшинство” А.Тойнби во многом напоминает “пассионариев” в гумилевской концепции. Пассионарность – это страсть, “характерологическая доминанта, необходимое внутреннее стремление (осознанное или, чаще, неосознанное) к деятельности, направленной на осуществление какой-либо цели (часто иллюзорной)”. Во многом пассионарность представляет собой форму антиинстинкта, поскольку часто толкает творческую личность на поступки, идущие вразрез с его инстинктом самосохранения. И в концепции АЛойнби, и у ЛТумилева пассионариев, творческих личностей не так уж много, но именно они создают необходимую для развития социума критическую массу, увлекая своим примером других, заряжая их своей энергетикой (См.: Гумилев JLH. Конец и вновь начало. М.: Танаис, 1994. С.

 

71).   25 Тойнби А.

 

Постижение истории. М.: Прогресс, 1991.

 

С. 26.   ажйС^З.

 

27 ТоупЬее A. A Study of History.

 

L.: Oxford Univ. Press, 1961.Vol. 12.P283.   28 Тойнби А. Постижение истории. М.: Прогресс, 1991. С. 524. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? // Полис. 1994. № 1.   С. 35.   30 Huntington S. If not Civilizations, What? Paradigms of the Post-Cold War World//Foreign Aftairs. Nov.-dec. 1993. Vol. 72. № 5. P.

 

186-188.   31 Шпенглер О. Закат Европы. М.-П6.: Изд. АДФренкель, 1923. Т. 1.С.344.   32 Там же. С. 344-345.   33 Пит. по: Сорокин ДА. Социологические теории современности.

 

М, 1992. С. 101.   Пешков М.А.

 

Развивающийся мир и посттоталитарная Россия. М., 1995. С. 91.

 

Глава 3   СТРАТЕГИИ МЕЖЦИВИЛИЗАЦИОННЫХ ГЛОБАЛЬНЫХ ВЗАИМОДЕЙСТВИЙ   3.1. Вызовы и ответы в глобальном мире   …Цивилизации роявдаются и развиваются, успешно отвечая на последовательные Вызовы. Они надламываются и распадаются, когда встречают Вызов, на который им не удается ответить.   А.

 

Тойнби   Всего несколько столетий назад, во времена Васко да Гама, каждая из существующих на Земле цивилизаций была убеждена в том, что она-единственное общество в мире, а остальное человечество-это варвары, неверные или неприкаемые. Для китайцев их мир обозначался как Поднебесная, а территория под непосредственным правлением императора   называлась Срединным царством. Японцы искренне верили в то, что их страна – это Земля богов, и оттого она неприступна для завоевателей.

 

Франки в это время утверждали, что истинной наследницей Израиля, Греции и Рима была католическая церковь, и дерзко притязали на то, чтобы называться Избранным народом.   Слабые попытки диалога цивилизаций в то время напоминали разговоры глухого со слепым. А.Тойнби приводит отрывок из ответного письма китайского императора Цзыньлуня (правил в 1735-1795 гг.) на послание короля Великобритании Георга Ш, предложившего установить между монархами дипломатические и торговые отношения: “Что же до твоей просьбы о том, чтобы аккредитовать одного из твоих подданных при моем Небесном Дворе и доверить ему контроль над торговлей с Китаем, то она противоречит всем традициям моей династии и не может никак быть исполнена… Церемонии и законы наши настолько отличаются от ваших, то если даже твой посланник и усвоит что-либо из них, то и тогда ты не сможешь привить их на твоей чужой для нас почве…

 

Управляя всем миром, я преследую одну цель, а именно: сохранить благое правление и исполнить предназначение Государства…

 

Чужие и дорогостоящие цели меня не интересуют. Я не придаю значения вещам экзотическим или примитивным, и в товарах твоей страны мы не нуждаемся”1.   58   Стратегия изоляции казалась китайцам (и многим другим обществам того времени) наиболее надежным способом сохранения собственной цивилизации. Культура, традиции и законы других народов представлялись настолько варварскими, что вопрос о диалоге культур был почти неуместным.   Обратить варваров в свою веру можно только силой. Отсюда другая древняя стратегия – завоевание.

 

Западная цивилизация предприняла две неудачные попытки экспансии, прежде чем ей удалось распространить свои культурные ценности по всему миру. Первая попытка установить экономическое и политическое господство Запада над другими народами была сделана во время средневековых крестовых походов и окончилась полным провалом. Многие историки отмечают, что в результате культурного взаимообмена западноевропейцы больше восприняли со стороны византийцев и мусульман, чем сами повлияли на них. Вторую попытку осуществили в XVI веке португальцы и испанцы.

 

Благодаря ей появились современные   латиноамериканские сообщества, однако в других местах ценности западной культуры были отвергнуты после примерно столетнего испытания. Во второй четверти XVII века испанцы и португальцы были изгнаны из Японии, португальцы – из Абиссинии.   И только третья попытка, которую предприняли в XVII веке французы, англичане и голландцы, оказалась успешной.

 

Была заселена Северная Америка, Южная Америка и Австралия, где возникли молодые нации, начавшие свою жизнь с багажом европейского культурного наследия. Именно они вывели весь остальной мир на западную орбиту. В политическом плане европейцы не только колонизировали Новый Свет, но и захватили Центральную Африку и Индию.

 

Почему первые две попытки провалились, а третья оказалась столь успешной? АТойнби рассматривает две модели воздействия агрессивной культуры. Первоначально общество, столкнувшись с вызовом более сильной и энергичной цивилизации, преисполняется решимости оказать отчаянное сопротивление агрессору. Так культурный луч цивилизации вдруг упирается в незнакомое социальное тело и отражается от него. Но если этот луч расщепляется на составные части, отдельные компоненты его обладают большей проникающей способностью по сравнению с другими. Свободный луч культурного излучения, как свободный электрон, может оказаться смертоносным в инородной социальной среде2. Вспомним библейские сказания: пока Ковчег завета Господня находился в Израиле среди избран-59   ного народа Иеговы, он служил их талисманом. Но когда Ковчег захватили филистимляне, рука Господа обрушилась на каждый город, где он хранился, а Избранный народ и сам был поражен чумой, которой были наказаны иноверцы за их святотатство.   Известно, что в первых двух случаях Запад пытался навязать другим народам свою культуру во всей ее полноте и целостности, вместе с религией.

 

Именно поэтому попытки оказались неудачными: культурный луч западной цивилизации был отражен.

 

Третий раз Запад предложил тем же народам “секуляризированный” вариант своих культурных ценностей: культурный луч был расщеплен на части, и эта стратегия оказалась успешной.

 

В свое время иезуиты предпринимали героические усилия, чтобы обратить китайцев и индусов в католичество. Но они пропагандировали западную культуру, делая акцент на религиозных убеждениях, и именно поэтому встречали упорное сопротивление туземного населения. После этого западные миссионеры пришли к опасному выводу, что не стоит “дразнить гусей” и выступать под флагом религиозных идей, гораздо удобнее сделать акцент на передовых западных технологиях.

 

На первый взгляд открытия естественных наук и прогресс техники обещали выгоды всем народам. Такой поворот западной стратегии имел колоссальные последствия. Культурное наследие было расщеплено: осталась привлекательная техническая оболочка с вырванным религиозным ядром. Этот “утилитарный” образец с невиданной скоростью распространился по всему миру.   Однако последствия для других культур, воспользовавшихся передовыми техническими достижениями Запада, неожиданно оказались скорее негативными, чем позитивными. Технический соблазн Запада состоит в легкости заимствования и готового потребления высокоэффективной техники. Но потребление без производства всегда развращает, в конце концов ставит в зависимость от производства, ослабляет мотивации к самостоятельному творческому труду.   Психология человека такова, что он вначале воспринимает те явления, которые лежат на поверхности. Внешние плоды западной цивилизации в виде высокого уровня потребления, индустрии досуга и развлечений, бытового комфорта впитываются другими культурами мгновенно, как наркотик. Однако в любой цивилизации ее излишества и соблазны уравновешиваются ее достоинствами. Прихотливая внутренняя игра западной культуры состоит в тонком балансировании между аскезой трудаиге-   60   донизмом потребления. Свобода каприза, свобода чувственных наслаждений – это тот яд, который вырабатывает Запад, но сам от него не погибает. Противоядием выступает протестантская этика: дисциплинированный труд, профессиональная ответственность, уважение к закону.

 

Между тем в “экспортном варианте”, как уже отмечалось, западное культурное наследие опасно расщеплено: привлекательная техническая оболочка без религиозного ядра – такой “утилитарный” образец легко потребляется, неся вестернизирующимся обществам нравственное опустошение.   Русский религиозный философ В.Зеньковский еще в начале XX века пророчески писал об опасности глубокого духовного надлома, который следует в ответ на западное культурное влияние: “Секуляризация культуры, возникновение ряда самостоятельных и независимых сфер творчества приводят к разрыву целостности в личности, крайнее развитие технической цивилизации, небывалый расцвет механической стороны, внутренние противоречия капитализма и грозный рост социальной борьбы, развитие маммонизма, ослабление духовной жизни и прямой рост плюрализма, а вместе с тем высокое развитие индивидуализма, рост запросов личности и неизбежное усиление ее одиночества…

 

Все это, взятое вместе, рисует картину действительного и грозного процесса на Западе”3.

 

Именно поэтому Запад для других цивилизаций стал ассоциироваться с символом разрушения духовной культуры.

 

Мы рассмотрели две стратегии Вызова сильной цивилизации, с которым она обращается к другим народам. В первом случае представители агрессивной культуры, успешно проникшей в чужую социальную систему, уподобляются надменному фарисею, благодарившему Бога за то, что он не такой, как другие. Самовозвышение, бессознательно выливаясь в уничижение других, вызывает яростный протест. Во втором случае сильная цивилизация разрабатывает более тонкую тактику. От культурного наследия отщепляется некий клин и внедряется в чужое социальное тело. Безобидные, казалось бы, элементы чужой культуры в новой социальной среде начинают вести себя агрессивно, притягивая все новые и новые пласты вторгшейся культуры. Разорванное пространство тяготеет к воссоединению в чужом окружении. Такая стратегия оказывается более успешной, но только на первый взгляд.   Основной парадокс состоит в том, что успех второй стратегии одновременно ведет к поражению более сильной культуры   61   в исторической перспективе. Тойнби первый обратил внимание на то, что история греко-римской цивилизации дает нам убедительные аргументы в пользу этой гипотезы.

 

Античная Греция создала столь высокую цивилизацию и дала выход столь мошной и эффективно направленной энергии, что сумела утвердить свое политическое, экономическое и культурное господство над окружающими варварами.   Избранный народ учил варваров следовать его образу жизни, и новообращенные варвары вначале были пассивными учениками и неловкими имитаторами своих греческих учителей. Но постепенно варвары смогли подняться на более высокий материальный уровень и самостоятельно решить сложную задачу политического объединения, которую так и не одолели их греческие наставники. В результате греческие полисы оказались карликами по сравнению с мощными державами – Египетской, Сирийской и Македонской монархиями.

 

Римской конфедерацией. Греция стала университетом, местом паломничества и… полем боя между этими государствами.   Интересно, что варварам удалось успешно решить задачу политического объединения не потому, что они обладали особой политической мудростью или имели национальные традиции – у них не было ни того, ни другого. Дело в том, что они имели преимущество географического положения: политическое строительство гораздо легче идет в новой стране на окраинах цивилизации, чем в ее центре, где давит груз прежних устоявшихся традиций и институтов.

 

Новые греческие полисы, основанные Александром Македонским и его последователями на азиатской земле, не имели традиции независимости Спарты и Афин, которая препятствовала бы их объединению с другими полисами в крупную политическую организацию. Хорошо известно: во времена, когда спасение зависит от нововведений, парвеню найдет выход скорее, нежели аристократ.   В определенном смысле Западная Европа-колыбель западной цивилизации – сегодня переживает похожую ситуацию.

 

До начала XX века европейцы с удовлетворением наблюдали, как другие нации, одна за другой отбрасывали свое культурное наследие в пользу европейского.

 

Это была первая волна вестернизации. Но затем мир узнал имена Ленина, Сталина, Мао Цзэдуна, Пиночета и Пол Пота. Если пророки вестернизации первого поколения вдохновлялись западными идеями, которые приобщали их к социальному наследию западного мира, то пророки второй волны стали осваивать новый набор идей, также имев-   62   ших западное происхождение, но побудивших их рассматривать Запад в качестве “вавилонской блудницы”.   Разрушительное влияние этих идей рикошетом ударило по Европе. В исторически короткий срок пятнадцать бывших социалистических стран сумели создать крупное политическое объединение – “мировую систему социализма”. Этот первый опыт крупного политического строительства на основе западной идеологии (коммунизм) и западной технологии (индустриализм) закончился неудачно – “мировая система социализма” распалась.   Однако на наших глазах набирают силу страны АТР. Они демонстрируют небывало высокие темпы экономического развития, причем Япония очевидно опережает крупнейшие высокоразвитые страны Запада по всем основным экономическим показателям. Запад с тревогой наблюдает этот процесс, его явно затмевает заокеанский мир, который он сам же и вызвал к жизни.

 

Вестернизация уже изменила свой знак с плюса на минус в отношении западной цивилизации.   Итак, две стратегии вызова, которые до сих пор использовали сильные цивилизации в своих контактах с другими культурами, оказались несостоятельными. И откровенная культурная агрессия завоевателей, требующих от порабощенных варваров полного принятия новой веры, и сложная тактика проникновения в чужую культуру путем “точечных” вкраплений через передовые технологии,- все эти тактические приемы в исторической перспективе обречены на поражение. Возникает вопрос: есть ли у цивилизаций историческая память, которая позволяет им учиться на чужих ошибках? Пока история свидетельствует о противоположном. Когда несколько цивилизаций вступают между собой в контакт, они чаще всего обладают разными потенциальными силами и возможностями. Человеческой природе свойственно пользоваться своим превосходством на индивидуальном и коллективном уровнях.

 

Цивилизации, осознавшие свое превосходство над соседями, прибегают к силе, пока она у них есть. Других примеров история еще не знает.   Рассмотрим теперь стратегии ответов разных культур на вызовы сильных цивилизаций. Тойнби видел в драматургии Вызова-и-Ответа те самые огниво и кремень, которые при взаимном соприкосновении высекают творческую искру. Он был убежден в том, что цивилизации рождаются и развиваются, успешно отвечая на все новые и новые вызовы. Они надламываются и распадаются, когда встречают Вызов, на который им   63   не удалось ответить. Каждая из цивилизаций-своеобразная попытка единого, общечеловеческого творчества Это творчество, или опыт, есть попытка совершить акт созидания.

 

В каждой из цивилизаций человечество пытается подняться над собственной природой к более высокому уровню духовной жизни.   Свою методологию Тойнби позаимствовал из “Фауста” Гёте. Напомним, что гёговский “Пролог в небесах” открывается гимном архангелов, воспевающих совершенство творений Господа. Но именно в силу того, что Его творения совершенны, Творец не оставил для Себя пространства для новых проявлений Своих творческих возможностей.

 

Из этого тупика не было бы выхода, не появись перед Престолом Мефистофель – он бросил вызов Богу, требуя дать ему свободу испортить, если сможет, одно из самых совершенных созданий Творца Бог принял вызов и таким образом открыл для себя новую возможность совершенствовать свой созидательный труд. В диалоге культур сильным цивилизациям принадлежит роль Мефистофеля: они бросают вызов другим культурам.

 

Ответы во многом зависят от творческих возможностей последних.   Нельзя обойти молчанием известный исторический факт, что методологию Тойнби достаточно резко критиковал ЛГумилев в своей книге “Этногенез и биосфера Земли”.

 

Весьма скептически отнесясь к идее развития цивилизаций в ответ на вызов ситуации особой сложности, он попытался скомпрометировать тойнбианскую методологию историческими фактами, противоречащими, по его мнению, этой концепции. Какие же факты приводит Гумилев?

 

С известной долей иронии он замечает, что если следовать логике Тойнби, то Австрия потому перегнала в развитии Баварию и Баден, что на нее напали турки. Однако турки напали сначала на Болгарию, Сербию и Венгрию, и те ответили на вызов капитуляцией, а Австрию отстояли гусары Яна Собесского.   Далее Гумилев не может понять, почему гниение и развал предшествующих цивилизаций – это вызов, с которым надо бороться.

 

Так, развал эллино-римский цивилизации будто бы “вызвал” византийскую и западноевропейскую цивилизации как реакцию на “безобразия” древних греков. Но разврат в Византии не уступал римскому, а между падением Западной Римской империи и созданием жизнеспособных феодальных королевств лежало свыше 300 лет.

 

Гумилев полагал, что “реакция несколько запоздала”.   И, наконец, Гумилев не видел логики в том, почему Тойнби считал моря, омывающие Грецию и Скандинавию, вызовом,   64   ведь греки давали на него ответ только в VIII-VI вв. до н.э.

 

Но в другие эпохи не было ни победоносных эллинов, ни отчаянных хищных финикийцев, ни грозных викингов, а были ловцы губок и селедки. Известно также, что шумеры сделали из Двуречья Эдем, отделив воду от суши, а турки так все запустили, что там опять образовалось болото, хотя они тоже должны были ответить на “вызов” Тифа и Ефрата.   На мой взгляд, эти примеры свидетельствуют о том, что Гумилев не понял (или не захотел понять) всей философской глубины тойнбианской методологии. Для английского историка каждый вызов – это уникальная историческая ситуация, обращенная к уникальной культуре, и поэтому не может быть никакой примитивной экстраполяции на другие цивилизации.   Всемирная история полна примеров, когда на одно и то же историческое событие (вызов) разные цивилизации давали разные ответы. Тойнби знал об этом так же хорошо, как и наши современники, и список “исторических примеров” Гумилева можно продолжать до бесконечности. Более того, одна и та же культура на разных этапах своего развития может (и должна) по-разному отвечать на относительно похожие исторические ситуации (вызовы). Цивилизации – динамично развивающиеся общества, и именно поэтому динамична история межцивилизационных отношений.   Примеры, приведенные Гумилевым, нисколько не противоречат методологии Вызова-и-Ответа А. Тойнби, если видеть в каждой ситуации уникальный исторический вызов уникальной культуре. На мой взгляд, эвристическое значение тойнбианской методологии состоит в том, что она раскрывает глубокую философскую драматургию эволюции великих культур, скрытую за многообразием исторических событий.   С этой точки зрения рассмотрим известные Тойнби ответы разных цивилизаций на вызов агрессивной культуры.

 

Он знал два классических ответа-“зеютизм” и “иродшнство”. Тойнби считал их универсальными и рассматривал диалоги известных ему цивилизаций как различные модификации этих двух универсальных моделей. Однако история XX века показала, что это не так – универсальных стратегий не бывает, “Зелотизм” и “иродианство” можно использовать в качестве универсальных моделей ответа на вызов агрессивной культуры только до второй мировой войны. Обе стратегии восходят к историческому опыту древнесирииского мира, столкнувшегося с экспансией эллинизма. Остановимся на их анализе подробнее.   3 Политическая глобалистика DO   Общину зелотов вдохновляло убеждение, что если они не отступят ни на йоту от отеческого предания и сохранят его в нетронутой чистоте, им воздается божественной благодатью и спасением от врага.

 

Поведение зелотов иррационально и инстинктивно, это форма архаизма, возникшая под давлением извне. Примеры подобной тактики мы часто наблюдаем в животном мире: черепаха прячется под панцирь, страус зарывает голову в песок. Недаром иродиане называли политику зелотов страусиной.   Ответ иродиан (сторонников царя Ирода Великого) на вызов эллинизма был принципиально иным. Они трезво признали непобедимость превосходящего по силе врага, решили отказаться от своего традиционного военного искусства и учиться воевать с противником его же орудием, овладев его тактикой.

 

С точки зрения зелотов такая политика была грязным и трусливым компромиссом. На самом деле тактика иродиан в силу своей гибкости открывает возможности для маневра, это несравненно более эффективный ответ на вызов превосходящего по силе противника.   Вместе с тем история цивилизаций показала, что оба ответа обречены перед лицом вызова сильной цивилизации. Последовательный зелотизм не может избежать печальной участи самоуничтожения. Об этом свидетельствует судьба староверов в России, ваххабитов в Центральной Аравии, сенусситов в Ливии.   Ответ иродиан также нельзя считать по-настоящему эффективным. Проведение в жизнь иродианской тактики требует тонкого балансирования между заимствованием чужих форм и сохранением национальной культуры. Те политики, которые целиком посвящали себя распространению культуры агрессивной цивилизации, дойдя до определенных пределов, убеждались, что дальнейшее продвижение чревато утратой независимости общества, за которое они в ответе. В Турции во время революции 1918-1923 гг. тактика иродианства была доведена до логического конца, и результаты поразили современников жестокостью и глубиной разрушений.   Но даже в тех случаях, когда иродиане шли на компромиссы, стремясь сохранить какие-то элементы традиционной культуры, религию или свидетельства исторической памяти о бьшьк победах своего общества, тактика иродиан всегда была обречена на поражение. Почему?

 

Изначально эта стратегия имеет нетворческий, подражательный характер, поэтому в самом лучшем случае результатом бывает увеличение промышленного продукта копируемого общества, а не высвобождение творческой   66   энергии людей.

 

Лишь незначительное меньшинство, элита, поднимается на более высокую ступень благосостояния, а большинство общества пополняет ряды пролетарского гетто. Такова судьба большинства вестернизирующихся стран в Латинской Америке, Азии, Африке и других регионах мира. Таков, к сожалению, сегодняшний день вестернизирующейся России.   Однако история диалога культур в XX веке знает и другие ответы на вызов агрессивной культуры.

 

Напомним, что после второй мировой войны на международной арене возникла принципиально новая ситуация: мир был поделен на зоны влияния. В этих условиях для многих народов путь “зелотизма” и “иродианства” стал уже невозможен.

 

Им не дано было право выбора, они должны были принять чужие правила игры. В условиях жесткого контроля цивилизации, сохранившие высокий творческий потенциал, начали поиск других стратегий ответа на вызов культурной агрессии.

 

Интересна в этом отношении судьба Японии. До второй мировой войны эта страна демонстрировала миру безуспешность зелото-иродианской стратегии. Японцы- люди сильного и цельного характера – взяли все, что могли от зелотского ответа на вызов. С начала XVII по конец ХЕХ века они были яркими представителями чистого зелотизма.

 

Напомним, что правительство Токугавы решило порвать отношения Японии с Западом, но, отказавшись от использования западного оружия, не рискнуло распространить запрет на предметы быта. Результаты опрометчивой непоследовательности вскоре сказались. Династия Токугавы утратила политическую власть, продемонстрировав в 1853 г. военную несостоятельность режима.

 

Японская революция, свергнувшая режим Токугавы, является свидетельством победы иродианства Общество осознало, что 215-летний период изоляции задержал развитие Японии и оставил ее безоружной и беззащитной перед лицом растущей силы Запада. Японцы сознательно сделали крутой поворот в своей стратегии и повели свой корабль дальше под парусом иродианства. Но вскоре им пришлось убедиться в недостаточной эффективности и этой стратегии.   Поражение во второй мировой войне заставило Японию активно искать новую тактику Ответа на Вызов Запада. Японцам пришлось освоить прием “мимикрии”, и неожиданно он привел к успеху.   Мимикрия – это стратегия маскировкид заключающаяся в подмене образа. После войны Запад жестко контролировал во-   67   енно-политическую сферу Японии, особенно это ощущалось в первые послевоенные годы, когда существовал военночжкупационный режим.

 

Японии пришлось продемонстрировать отказ от всех традиционных форм политической жизни, ввести режим парламентской демократии (в рамках конституционной монархии), принять новую конституцию, где провозглашались принципы либеральной демократии.   В условиях полной невозможности военно-политического реванша вся мощная энергетика японской культуры устремилась в новое русло – в экономику.

 

Здесь проявляется общая закономерность силовых взаимодействий: при условии жесткого контроля центральных позиций энергетика перетекает в периферийные зоны и здесь образует новые силовые укрепления.   Мощная самурайская энергетика японского народа нашла сублимированную форму выражения в экономическом творчестве. Именно здесь были сохранены и развиты национальные традиции. Не случайно трудовая этика на японском предприятии напоминает самурайскую: здесь царит атмосфера авторитарной иерархии, жертвенности, преданности фирме.   В новой экономической модели японцам удалось творчески использовать семейную или клановую солидарность-это действительно могучая сила. Единство японского общества сегодня во многом держится на семейной солидарности. Японцы работают не для самих себя (как на Западе), а ради семьи и вместе с семьей.

 

Работая сообща, вместе с кланом, можно создать значительно больше, чем работая индивидуально. В свою очередь, семейная солидарность рождает патриотизм, любовь к Родине, желание трудиться ради нее. На Западе, где высоко развит индивидуализм, каждый сражается в одиночку.   Во многом именно поэтому Японии удалось создать более эффективную модель экономики. Сегодня очевидно: Запад проиграл Японии экономическое соревнование по всем важнейшим показателям. Можно ли считать, что стратегия мимикрии, которую использовала Япония, сегодня является эффективным Ответом на Вызов культурной агрессии?   Проблема заключается в том, что прием мимикрии возник в условиях, когда стратегия господства агрессивной культуры все еще носила формально-институциональный характер.

 

Поэтому модель мимикрии рассчитана на отражение форм институционального контроля. В рамках этой модели предполагается существование некоторых зон особого давления: политика, военно-промышленный комплекс. Здесь требуется продемон-   68   стрировать полную лояльность: в соответствии с указанными стандартами создаются и развиваются некоторые институты.

 

Но одновременно существует возможность сохранить и преумножить национальную культурную энергетику в других неконтролируемых сферах-экономике, искусстве, науке, литературе.   Объективные условия для использования этой стратегии существовали примерно до 70-х годов XX века, пока научно-техническая революция властной рукой мощных технологий не очертила новые рамки диалога цивилизаций.

 

Прогресс науки и техники постепенно создал новые мощные коммуникации, эффективные средства массовой информации, спутниковую связь, жесткие средства электронного контроля.

 

В этих условиях облучение сильной культуры становится всепроникающим, что нашло свое отражение в термине “информационный империализм”.

 

Особое значение имеет переход от полиграфических средств межкультурных коммуникаций к   аудиовизуальным. Психологи обратили внимание на то, что визуальная перцепция более эффективно и глубоко воздействует на психику человека благодаря расширению поля восприятия. Зрительный образ легче воспринимается, глубже воздействует на сознание и лучше запоминается, чем устные и письменные знаки. После того как аудио- и видеотехника стала бытовой, жесткому прямому облучению стало подвергаться само моральное ядро культуры.

 

Средства массовой информации дают определенные культурные установки, распространяют эталоны поведения, формируют шкалу престижа, утверждают ценности и развивают потребности.

 

В условиях неэквивалентного информационного обмена “чужая” информация агрессивной культуры потребляется огромными дозами.

 

Эксперты ЮНЕСКО в области организации нового информационного порядка подсчитали, что на долю только США приходится сегодня более 60% потока информации, циркулирующей в каналах коммуникаций всего мира В результате стратегия господства сильных цивилизаций принципиально изменилась: стала внеинституциональной,   непосредственно личностной, обращенной к каждому человеку индивидуально. Такая стратегия изначально блокирует все три возможных ранее ответа на вызов: зелотизм, иродианство и мимикрию.

 

Стратегия изоляции превращается в дорогостоящее и бессмысленное мероприятие: нельзя возвести Китайскую стену в информационном обществе. Вспомним, каким “дырявым” был “железный занавес” бывших социалистических стран в 70-   69   80-е годы. Сегодня только Северная Корея и Бирма держат курс на полную изоляцию, но за такую политику приходится платить слишком высокую цену.

 

В условиях “информационного империализма” тактика иродианства также утратила свое значение. Потенциальный иродианин уже не имеет возможности выбирать, что он хочет заимствовать у сильной культуры, а что оставит свое, традиционное, национальное. Через многочисленные каналы коммуникаций “чужая” информация властно входит во все сферы общественной жизни. В результате происходит отторжение от собственной культуры, ее норм и традиций, потеря цивилизационной идентичности.

 

Разве к этому стремился “классический” иродианин? Он хотел овладеть секретами врага, чтобы использовать их для своего культурного реванша в будущем. Сегодня стратегия частичных заимствований уже объективно невозможна   Стратегия мимикрии, едва успев стать реальностью, за несколько десятилетий после второй мировой войны также потеряла свою эффективность. В информационном обществе контроль над частью позиций чужой культуры дает возможность тотального контроля.

 

“Информационный империализм”, облучая ядро чужой культуры, блокирует возможность ее самостоятельного творческого развития в какой бы то ни было области человеческой деятельности.   Информационное общество в конце XX столетия требует новых ответов на вызов сильных цивилизаций. Некоторые варианты таких стратегий уже просматриваются.   Мы упоминали феномен девестернизации современных незападных обществ. В определенном смысле это инверсия стратегии зелотизма в новых условиях, моральный “железный занавес”.

 

Информационный империализм, пытающийся навязать другим народам западную культуру в полном объеме, во всех ее проявлениях, начал вызывать сегодня мощную реакцию отторжения. Во многом симптоматично, что падение шахского режима в Иране современники назвали “антипорнографической реюлюцией”.

 

Подобные моральные революции происходят сегодня во многих странах, что способствует укреплению исконных ценностей собственной культуры. Об этом свидетельствует поддержка религиозного   фундаментализма молодежью незападных стран.   Помимо укрепления национальных духовных ценностей такая стратегия предполагает модернизацию без вестернизации с тем, чтобы создать противовес Западу, развивая экономиче-   70   скую и военную мощь, сотрудничая с другими незападными обществами. По этому пути пытаются идти страны Тихоокеанского региона – Южная Корея, Китай, Сингапур, Тайвань, некоторые исламские страны на Ближнем Востоке. Сегодня уже можно говорить о том, что сложился конфуцианско-исламский блок.

 

Его цель – содействовать своим членам в приобретении новейшей техники и оружия, необходимых для создания противовеса военной мощи Запада.

 

Именно в этом контексте можно рассматривать недавний призыв президента Ирана к союзу с Китаем и Индией.   Трудно прогнозировать, насколько долговечным окажется конфуцианско-исламский блок. Но сейчас он вызывает серьезную тревогу у западных аналитиков. СХантингтон полагает, что одной из главных стратегических задач Запада является “ограничение роста военной мощи конфуцианских и исламских стран”, а также использование конфликтов и разногласий между этими странами4.

 

Западная цивилизация почувствовала реальную силу фундаменталистского ответа на вызов своей культурной агрессии.   К сожалению, Россия в поисках своей стратегии ответа на вызов все еще надеется обрести успех в рамках классических ответов прошлого. Западники уповают на вестернизацию (в духе иродианства), национал-фундаменталисты – на стратегию изоляции (в духе зелотизма).

 

Архаичные ответы прошлого в новых исторических условиях звучат тускло и неубедительно, рождают ощущение “смутного времени”.

 

Россия еще не повернулась лицом к будущему, не услышала голоса нового века, нового тысячелетия… Но этот поворот не заставит себя ждать. Нельзя игнорировать вызов Времени.

 

3.2. Возможно ли предотвратить столкновение цивилизаций?   Ни самые прекрасные, ни самые отвратительные устремления человека не заложены в нем биологически, от природы, они-результат социального процесса   Э.Фромм   Оживление национализма и религиозного фундаментализма в современном мире политические аналитики интерпретируют по-разному.

 

Одни видят в этом активизацию цивилизационного самосознания, констатируют смену классовых   71   и идеологических конфликтов национальными и конфессиональными (СХантингтон). Другие, напротив, полагают, что мы наблюдаем сегодня деструктивные тенденции, провал в этноцентричную архаику, указывают на опасное ослабление цивилизационных- межэтнических и межконфессиональных-синтезов (АЛанарин).   После окончания холодной войны перед политологами встала сложная задача – разработать новую парадигму, которая смогла бы выявить главный источник конфликтов в современном мире, объяснить динамику политических процессов.

 

С.Хантингтон предложил модель “столкновения цивилизаций”, которая явно бросает вызов духу цивилизационной терпимости.

 

Развенчание этого опасного мифа будет способствовать скорейшему преодолению   современного геополитического разбалансирования мира, связанного с межэтническими и межконфессиональными конфликтами на всех континентах.   Модель Хантингтона основана на том, что международная система, прежде состоящая из трех блоков – “первого”, “второго” и “третьего” миров, сегодня перестраивается и превращается в новую систему, состоящую из восьми главных цивилизаций – западной, японской, конфуцианской, хинди, исламской, православно-славянской, латиноамериканской и африканской. Хантингтон убежден в том, что состязающиеся силовые блоки в будущем станет отличать принадлежность к этим цивилизациям (а не к нациям и не к идеологиям, как было прежде): “…в конечном счете для людей важна не политическая идеология или экономические интересы. Вера и семья, кровь и убеждение-это то, с чем люди себя идентифицируют и за что они будут биться и умирать. И поэтому столкновение цивилизаций заменит холодную войну как главный фактор глобальной политики”5.   Различные цивилизации, с его точки зрения, вырабатывают разные культурные ценности, которые гораздо труднее примирить, чем конфликт классов как идеологий. “Бархатный занавес” культуры у Хантингтона разделяет народы значительно сильнее, чем “железный занавес” идеологий в период холодной войны.

 

Дело в том, что он считает культурную приверженность людей первобытной, подсознательной, исконной. Он хочет, чтобы мы поверили, будто цивилизационный выбор строго ограничен традиционными “ценностями” данной культуры. Связывая воедино цепочку “вера-семья-убеждение-кровь”, он подчеркивает, что культурные ценности неразрывно связаны с этнической и конфессиональной идентичностью. И поскольку религи-   72   озные и этнические противоречия сложно свести к компромиссу (“речь идет о том, что дано и не подлежит изменениям”) – конфликт неминуем и столкновения неизбежны.   Фундаменталистское прочтение цивилизационной идентичности становится веским аргументом в пользу “неразрешимости” цивилизационных противоречий в современном мире. Например, западные идеи индивидуализма и демократии сталкиваются с религиозными верованиями незападных народов. Но даже если это так, то возникает вопрос: почему несовместимые культурные ценности должны вызывать политические в и военные столкновения?

 

Хантингтон пытается убедить нас в том, что современные цивилизации – это гомогенные образования, разделяющие единые исконные культурные ценностной потому общества, которые объединились в силу исторических или идеологических причин, но разделены цивилизационно, либо распадаются, как это произошло с Советским Союзом, Югославией, Боснией-Герцеговиной и Эфиопией, либо испытывают огромное напряжение.

 

Но современная культурная антропология опровергает такой примитивный взгляд на проблему.

 

Вопреки представлениям адептов “монолитности” каждая цивилизация состоит из гетерогенных начал – именно это является источником ее динамики. Внутреннее разнообразие является залогом повышенной жизнестойкости и адаптационности – способности адаптироваться к изменениям среды.

 

Проблема цивилизационной самоидентификации – это проблема высокосложных, рафинированньк и оттого чрезвычайно хрупких синтезов в области культуры.

 

Мировые религии объединяют каким-то высшим нормативным кодом множество подвластных им этнокультурных локусов.

 

Но при формировании этих религий в прошлом видную роль играл межконфессиональный диалог, о чем свидетельствует современное сравнительное религиоведение. Многие цивилизации являются поликонфессиональными, их питает напряженная энергетика разных религиозных полюсов: католического и протестантского (Запад), православного и мусульманского (Россия), буддийского и конфуцианского (Тихоокеанский регион).

 

Каждая цивилизация характеризуется устойчивым плюрализмом этнокультурньк миров, что также является источником ее динамизма.

 

Мировое сообщество сегодня состоит примерно из 180 государств и только 15 из них можно назвать нациями в том смысле, в котором большинство людей считает себя принадле-   73   жащими этой нации, т.е.

 

имеющими общих предков и культурную идентичность.

 

Для государств естественно быть многонациональными, до 40% населения в таких государствах могут относиться к пяти или более четко выраженным нациям. Почти в трети случаев самая большая нация не составляет большинства в государстве. И если это типично для многонациональных государств, то тем более характерно для цивилизаций. Многие страны сегодня находятся одновременно внутри одной цивилизации и сами состоят из множества цивилизаций.   Сочетание гетерогенных этнических начал таит в себе немалые опасности. Разнородные цивилизационные основания даже в ходе длительного времени не сливаются в нечто единое, а образуют гибкие сочленения, поддержка которых требует творческих усилий, направленных на обновление прежних способов синтеза. Как замечает АЛанарин, “напряжение, столкновение и новая гармония разнородных начал и являются пружинами драмы, называемой человеческой историей”6.

 

Новое поколение сталкивается с необходимостью морального обновления цивилизационных синтезов, что требует высвобождения духовной энергии, активизации творческих возможностей. Но при этом всегда существует соблазн упрощения. Слабые характеры и примитивные умы, неспособные осилить напряженную энергетику интеллектуальных синтезов, тяготеют к процедурам линейного упрощения и выравнивания.

 

Иногда им вторят взыскующие экзотики примитивизма интеллектуалы.

 

Так рождаются опасные мифы, претендующие на новые “цивилизационные прозрения”.

 

СХантингтон хочет убедить нас в том, что традиционные ценности каждой культуры неизменны и незыблемы, а люди привержены им первобытно и подсознательно.

 

Но современные антропологи рассматривают культурные традиции и ценности как перманентно развивающиеся явления, которые постоянно включены в процесс социального и культурного цивилизационного строительства.   Антрополог Кевин Аурих справедливо подчеркивает, что культурные ценности и традиции “были однажды изобретены и вновь изобретаются, были однажды воспроизведены и вновь воспроизводятся в соответствии со сложными условиями исторической практики”7.

 

Культурный материал цивилизаций настолько богат, многообразен и противоречив, что может быть использован в разных исторических условиях для создания широкого разнообразия альтернативных “ценностей”. Процесс образования культурных   74   ценностей обусловлен не столько традициями, сколько потребностями времени и условиями, в которых развивается культура Антрополог НХаррис пишет в книге “Вера в обществе”: “Культура – это не какая-то внешняя смирительная рубашка, это многослойная одежда, и отдельные ее слои человек может сбросить и сбрасывает, если они начинают мешать движению”8.

 

Любое политическое определение культурных ценностей отражает выбор, сделанный современными политическими лидерами в ответ на возникшие проблемы. Давайте проанализируем, в чем заключается феномен современного исламизма.

 

В значительной степени это явление XX века. Конечно, исламисты используют культурный материал, относящийся ко времени пророка Мухаммеда Но те обычаи и традиции, которые отбираются исламистами для оживления национальной культуры, зависят не от диктата древних устоев, а от понимания роли и значения этих традиций в современных условиях. Другая часть культурного материала-совершенно новая, она отражает сегодняшние достижения исламского мира – огромные доходы нефтяных компаний, экономические, политические, военные реалии исламского мира.   Сырой материал культурных традиций всегда использовался и будет использоваться политиками для обоснования своих целей.

 

Поэтому процесс формирования культурных ценностей продолжается сегодня, как и тысячелетия назад. Вопрос о том, грозит ли нам “столкновение цивилизаций”,- это во многом вопрос осознанного выбора политическими лидерами и элитами своего ответа на вызов других культур.   Одновременно хочется подчеркнуть, что современная политическая конфликтология справедливо считает, что конфликты на почве чисто культурных ценностей разрешаются значительно легче, чем экономические или идеологические.

 

СХантинпон “ошибочно настаивает на их неразрешимости”. Взаимные уверения и признания, терпимость значительно легче продемонстрировать, чем поступиться материальными интересами. Как остроумно замечают американские конфликтологи Р.Рубинштейн и Ф.Крокер, “хинди и мусульмане в Индии обычное не воюют друг с другом из-за того, что одни любят коров, а другие их едят”. Главным препятствием на пути к миру между хинди и мусульманами являются те социально-политические условия, при которых и те, и другие верят, что смогут выжить только за счет другого.   Культурные противоречия обостряются, когда в рамках существующей политической системы невозможно удовлетво-   75   рить основные человеческие потребности и начинается борьба за индивидуальное и коллективное выживание. Многие современные конфликтологи (Дж. Бартон, ПСайтес, уже упомянутые Р.Рубинштейн и Ф.Крокер) считают, что наиболее серьезные политические конфликты генерируются не столкновением ценностей, а именно неспособностью существующих систем удовлетворить основные потребности людей. Ни для кого не секрет, что в современном мире основные сражения происходят не вокруг культурных идеалов, а вокруг экономических интересов, идет борьба за рынки сбыта и источники сырья.   Действительно, можно ли всерьез говорить о том, что африканскую или исламскую цивилизацию объединяют общие культурные ценности, которые сильнее противоречий между отдельными странами, входящими в состав цивилизаций? Современный мир полон внутрицивилизационных конфликтов: военные столкновения в Африке и Латинской Америке вряд ли можно будет остановить в будущем, апеллируя к общности культуры.   Весьма спорным представляется тезис о том, что усиление межцивилизационных контактов однозначно ведет к росту цивилизационного самосознания, а это, в свою очередь, обостряет “разногласия и враждебность”. Взаимодействие между цивилизациями – это сложный, неоднозначный, нелинейный процесс, в результате которого при определенных с>бстоятельствах действительно может усиливаться рост цивилизационного самосознания и обостряться межнациональные противоречия.

 

Но достаточно часто происходит и другое: возрастает взаимопонимание и сотрудничество и даже происходит процесс сближения цивилизаций. Например, в XIX-начале XX века Мексика идентифицировала себя через противоречие США, а сегодня эта страна активно сотрудничает с Америкой, участвует в НАФТА-Североамериканской зоне свободной торговли, и даже стремится сблизить свою культуру с американской.   Многие оппоненты СХантингтона справедливо указывают на то, что рост религиозного самосознания нельзя однозначно воспринимать как источник повышенной конфликтности в современном мире. Проблемы фундаментализма сильно преувеличиваются западной общественностью.

 

Исламский фундаментализм – это скорее жупел для Запада, в памяти которого сохранились татаро-монгольские и мусульманские набеги. В действительности феномен исламского фундаментализма – это свидетельство не столько возрождения ислама, сколько его паники и замешатель-   76   ства, может быть, даже ощущения вины за стирающиеся границы с другими цивилизациями. Помимо этого нельзя забывать и о миротворческой роли церкви в современном мире.   Вызывает возражения утверждение СХантинпона о том, что “экономический регионализм может быть успешным, только если он коренится в общности цивилизаций”. На деле братские узы поддерживаются тогда, когда это выгодно, когда же нет – о них забывают. Многие современные региональные экономические союзы являются межцивилизационными. НАФТА объединяет США, Канаду и Мексику; восточноазиатский экономический блок-это Япония, Китай, Гонконг, Тайвань, Сингапур.

 

Если следовать логике СХантингтона, то синдром “братских стран” означает, что нации в будущем станут сражаться за цивилизационные связи и верность культуре. На деле они скорее будут спорить о своей доле на рынке, учиться конкурировать в рамках мировой экономики,   В целом концепция СХантингтона очевидно направлена на то, чтобы доказать мировой общественности, что центральной осью геополитики в будущем станет конфликт между Западом и другими цивилизациями. “Запад против остального мира” – этот красноречивый заголовок одного из разделов статьи СХантингтона весьма подходит для названия всей работы. Идеологический подтекст выступления автора очевиден: сплотить западный мир, дать ему новую консолидирующую идею.   Культурные ценности вполне могут стать основой для политической мобилизации масс. Чаще всего это происходит в ответ на действия экзогенных факторов, когда существует агрессивный вызов других культур.

 

Проблема заключается в том, чтобы не спровоцировать такую ситуацию. Призыв Хантингтона к глобальной защите интересов Запада в условиях столкновения цивилизаций представляет собой худший вариант самоосуществляющегося прогноза.   Сегодня, как и столетие назад, мир на планете во многом зависит от доброй воли и усилий разньк народов и их политических лидеров. Концепция “столкновения цивилизаций” уводит политиков от перспективы разрешения международных конфликтов в сторону однозначной конкуренции и противостояния. Опасность такого подхода очевидна Вопрос необходимо перевести в принципиально иную плоскость: как обеспечить политический консенсус в современном диалоге культур?

 

Старая парадигма политического консенсуса возникла в рамках европоцентричной картины мира, на основе куль-   77   турных ценностей западной цивилизации. Сегодня эта парадигма безнадежно устарела, требуется новая теоретическая концепция консенсуса, обеспечивающая согласование интересов в рамках полицентричной картины мира, где множество разных цивилизаций отстаивают свои культурные ценности. Мы попытаемся разработать один из вариантов такой концепции в гл. 10.   Вопросы для обсуждения и дискуссии   1. Каково эвристическое значение методологии Вызова-и-Огвета, предложенной АЛойнби? Почему ее критиковал Л. Гумилев? Согласны ли вы с его аргументами?   2.

 

В чем сущность стратегии зелотизма? Каковы ее сильные и слабые стороны?

 

3.

 

В чем сущность стратегии иродианства? Каковы ее недостатки и достоинства?   4. Почему во второй половине XX века с распространением аудиовизуальных средств коммуникаций классические стратегии зелотизма и иродианства утратили свое значение?   5.

 

Как и почему возникла новая стратегия мимикрии?   6. Какие новые стратегии межцивилизанионных взаимодействий формируются в конце XX века?   7. Можно ли предотвратить столкновение цивилизаций?   8. Согласны ли вы с аргументацией СХантингтона, обосновывающего неизбежность столкновения цивилизаций?   Сноски и примечания   1 Тойнби А Цивилизация перед судом истории. М.: Прогресс; Культура, 1995. С.

 

57.   2Там же. С.

 

182-183.

 

3 Зеньковский В. Русские мыслители и Европа // В поисках своего пути: Россия между Европой и Азией. М.: Наука, 1994. Т. 2. С. 202.

 

Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? // Полис. 1994.

 

№ 1. С. 47.   5 Hantington S. If not Civilizations, What?

 

// Foreign Affairs. Nov.-dec. 1993. Vol. 72. №5. P. 187.   6 Панарин AC. Реванш истории: российская стратегическая инициатива в XXI веке. М.: Логос, 1998. С. 121.   7 Foreign Policy, 1994.

 

№96. P.I 14.   8 Там же.

 

P. 117.   9 Там же. P.

 

127.   Глава 4 СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ МИРОВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ   Любой народ, любая страна-заложники своих начал.

 

МЯТефтер   4.1. Методологическая преамбула   Разработанный М.Вебером культурно-аналитический подход позволяет современному политологу рассматривать не только те феномены, которые традиционно относятся к области политической культуры: он дает значительно более широкий ракурс цивилизационных процессов, где мир политического органично включен в социально-экономическое и духовное развитие.

 

Об этом прекрасно сказал Г.Риккерт: “Величие Макса Вебера как ученого заключается в том, что он создал такую науку о культуре, в которой история связана с систематикой и которая поэтому не укладывается ни в одну из обычных методологических схем; но именно благодаря этому она указывает новые пути специальному исследованию” .   Каждая современная цивилизация – это сокровищница традиций, ритуалов, мировоззрений, моделей социальной самоидентификации и политической социализации. Политолог, рассматривающий глобальное сообщество как реальность, должен видеть в этом разнообразии политических ответов мировых культур на вызовы современной духовности не только “цветущую сложность” планетарного бытия, но и залог политической жизнеспособности современного человечества. Древние незападные цивилизации, включая индуизм, джайнизм и буддизм в Южной и Юго-Восточной Азии, конфуцианство и даосизм в Восточной Азии, а также многоликий мир современного ислама, развивают особые модели политических систем, значительно отличающиеся от либеральной демократии, сложившейся в западной цивилизации.   Уже сегодня очевидно, что страны АТР под влиянием конфуцианской культуры сумели создать особый тип современной демократии “с восточным лицом”, выгодно отличающийся “мягким политическим мышлением” от жесткого рационализма западной политической традиции. Как справедливо отмечает американский политолог Ду Вэймин из Гарвардского университета, сосуществование рыночной экономики с руководящей ролью   79   правительства, политической демократии с меритократией, а индивидуальной инициативы с групповой ориентацией превратило Восточную Азию в регион наиболее динамичного экономичного развития в мире после второй мировой войны. Вклад конфуцианской этики в индустриальный подъем в Восточной Азии имеет огромное значение для возможного появления индуистской, джайнистской, буддийской и исламской форм современного развития и существования2.

 

Современные политологи согласны с М.Вебером в том, что главным ключом к сравнительному исследованию в области политических культур является религия. Именно религиозной этике принадлежит решающая роль в становлении духовных и хозяйственных основ всех мировых цивилизаций. Вебер называл пять религиозных или религиозно обусловленных систем регламентации жизни: конфуцианство, индуизм, буддизм, христианство и ислам.3 Но обращаясь к исследованию политической культуры цивилизаций, следует различать в христианстве западную (римско-католическую и протестантскую) и восточную (православно-славянскую) традиции, давшие импульсы к становлению и развитию западного и православно-славянского миров. Необходимо также учитывать, что в странах АТР сложилась конфуцианско-буддийская цивилизация, а в Юго-Восточной Азии – индо-буддийская.

 

Поэтому мы в своем исследовании будем исходить из того, что современный политический диалог мировых культур определяют пять мощных духовно-религиозных традиций: православно-славянская, западно-христианская, конфуцианско-буддийская, индо-буддийская и исламская.   Каждая духовно-религиозная традиция в своих психологических и прагматических аспектах содержит “практические импульсы к действию”, которые находят свое выражение в политической, хозяйственной и других сферах общественной жизни. Каждая из мировых религий предстает перед нами как система мысли и духа, претендуя тем самым на ведущую роль в диалоге цивилизаций. Далекое и совсем недавнее прошлое этих традиций отмечены длительными этапами конфронтации, кровавыми столкновениями и робкими попытками примирения. Каким будет будущее этого сложного политического диалога, где каждый претендует на солирующую партию?   В древности во всех цивилизациях “политический локальный бог, он же этический и всеобщий могущественный бог” существовал только для того, чтобы защищать политические интересы союза верующих. И в христианстве с самого начала утверди-   80   лась традиция, когда к Богу взывают как к “Богу битв” или “Богу отцов наших”, как взывали в античности к локальным богам полиса. Священные певцы, песни которых вошли в иудейские, китайские, индийские книги, восхваляют героическую смерть, которая “по священным правовым книгам брахманов является для кшатрия в возрасте, когда он увидит “сына своего сына”, столь же идеальным кастовым долгом, как для брахмана в том же случае уединение в лесу для медитации” .

 

Но как только религия обретает определенную дистанцию по отношению к политическому союзу, каждая духовно-религиозная традиция начинает противостоять политической деятельности. Священство все глубже воспринимает специфические добродетели   образованных невоинственных слоев общества, не заинтересованных в политике (которые либо не имели реального влияния, либо утратили вкус к ней). Такими добродетелями были простота, терпение в нужде, смиренное подчинение существующим авторитетам, кротость и непротивление неправде.

 

При этом собственно политическая деятельность требовала совсем других качеств: хитрости, изворотливости, умения льстить и интриговать, использовать другие этически сомнительные средства Внутри политического аппарата не было места ни чисто религиозным добродетелям, ни бескомпромиссной религиозной этике.   В результате на определенном этапе исторического развития в каждой из мировых цивилизаций возникал конфликт аскетической религиозно-духовной традиции с аппаратом насилия, лежащим в основе всех политических образований. Это породило самые разнообразные столкновения и компромиссы в сфере культуры и во многом определило специфику формирования политических систем и политических традиций в разных цивилизациях.   Вторым ключом к сравнительному анализу мировых политических культур может стать принцип их деления на восточные и западные.   Из глубины веков идет это дихотомическое деление в сфере культуры: Восток и Запад представляют собой два типа духовности, две мировоззренческие матрицы, две системы культурных координат. Запад развивает технический принцип освоения мира, Восток – нравственно-религиозный; Запад выступает   инициатором инновационных технологий, Восток- духовных инициатив.

 

Ни одна из великих мировых религий не зародилась на Западе, все они пришли с Востока   81   КЯсперс подчеркивает, что в различных модификациях изначальная полярность Востока и Запада сохраняла свою жизнестойкость на протяжении всей всемирной истории: “Греки и персы, деление Римской империи на Западную и Восточную, западное и восточное христианство, западный мир и ислам, Европа и Азия- таковы последовательно сменяющие друг друга образы этого противоречия…”5 Необходимо отметить, что Запад сегодня – это не только западноевропейские страны, но все регионы, где принята западноевропейская духовная система координат (США, Канада и пр.). Восток – это православно-христианские страны, а также индо-буддийская, конфуцианско-буддийская и исламская цивилизации.   А.С.Панарин выдвинул гипотезу, согласно которой различие Запада и Востока имеет для человечества такое же значение, что и различие левого и правого полушарий мозга. Вестернизировать мир, сделать его однополярным – то же самое, что сделать наш мозг однополушарным, лишенным его правой, образно-интуитивной структуры. Совсем не случайно над современной западной цивилизацией нависло проклятие “одномерного человека”, утратившего надэмпирическое, духовное измерение. Поражение статуса Востока в мире и ослабление идущих от него импульсов грозит вселенским торжеством одномерного массового общества6.   Предощущение этой катастрофы было отмечено многими западными интеллектуалами. Э.Фромм пророчески писал о том, что принцип “иметь”, который исповедует Запад (а иметь – значит обладать), способен привести к краху потребительского общества, полностью утратившего свой духовный стержень.

 

Спасти Запад может только обращение к Востоку, исповедующему принцип “быть”, т.е. существовать: “Под обладанием и бытием я понимаю не отдельные качества субъекта, а два основных способа существования, два разных вида самоориентации в мире, две различные структуры характера, преобладание одной из которых определяет все, что человек думает, чувствует и делает”7.   Можно проследить основные различия западных и восточных цивилизаций по нескольким принципиальным позициям сферы культуры.

 

1. Устройство мироздания, объяснение механизмов исторического и политического процесса.

 

Запад: антропоцентричный принцип. В центр мироздания поставлен сам человек, который дерзает стать властелином ми-   82   pa, подчинить себе силы природы и общества. В политике этот прометеев человек использует жесткие преобразовательно-модернизаторские технологии.   Восток: теоцентричный принцип. В основе мироздания находится некая трансцендентная воля, которой человек должен подчиниться. Задача человека – распознать эту волю и действовать в соответствии с ее принципами. В политике – использование “мягких” технологий, не нарушающих гармонии с природой и нравственными законами.   2. Ценностные ориентации личности и общества. Запад: материальные ценности являются   приоритетными, общество стремится к всеобщему благоденствию, где под благоденствием подразумевается “потребительский рай”.   Восток: приоритетными являются духовные ценности^ общество стремится развиваться в соответствии с нравственно-религиозными принципами.   3. Отношение к собственности.   Запад: частная собственность и товарное производство, ориентированное на рынок.   Восток: власть-собственность, при которой функции собственника опосредованы причастностью к власти (должности), но не к личности правителя.   4. Отношения между светской и религиозной властью.   Запад: отделение церкви от государства, независимость политической сферы от нравственно-религиозной традиции.

 

Восток: сакрализация политической власти, религия становится государственной, освящая политическую традицию.   5. Шкала политического времени.

 

Запад: ориентация на будущее (свое личное, своих детей, своего народа, человечества); линейный тип времени, непрерывно наращивающий свой ритм.   Восток: ориентация на вечность (в религиозном смысле). Циклический тип времени^ подразумевающий возможную вариативность каждого нового цикла.   6. Отношение человека к истине.   Запад: рациональный путь постижения истины.

 

Человек признает истинным лишь то, что подвластно его уму и воле.   Восток: интуитивный путь постижения истины. Человек полагает, что истина – само бытие, само сущее, она не зависит от ума и воли индивида Человек нуждается в истине, которой мог бы служить и подчинить свою жизнь.

 

83   7. Процесс познания мира.   Запад: процесс познания сводится к познающей активности субъекта, исследующего свойства объектов.   Восток: познание есть не столько исследование свойств объектов, сколько стремление к слиянию с ними, их духовное постижение на интуитивном уровне недоступном рациональному исследованию.

 

Можно согласиться с А.С.Панариным: “мы являемся сегодня свидетелями предельного истощения западнического цивилизационного принципа. В тот самый момент, когда техническая цивилизация призналась в своей неспособности продублировать природную среду, заменив ее искусственной, ноосферной, она призналась в своей ограниченности. Если заменить природную среду нельзя, то ее необходимо сберечь, а для этого следует остановить экспансию западной цивилизации”.8   Природа и культура пришли в столкновение с потребительским сознанием западного человека. Волюнтаристская активность ненасытного “разумного эгоиста” оставляет вокруг пустыню – экологическую, нравственную, культурную. Жесткий промышленные технологии разрушают природные экосистемы, жесткие социальные технологии – мировоззренческие и нравственные устои людей. Культурологи стали использовать новый термин – “обезличивание культуры”, чтобы подчеркнуть опасность этнокультурного нивелирования в результате вестернизации.   В этих условиях реабилитация восточных принципов жизнестроения является особенно актуальной. Почва, кровь и вера – три этих сакральных принципа сегодня вновь озвучены в восточных культурах, которые возвращаются к своим истокам. Современная политология должна преодолеть дальтонику новоевропейского разума, не умеющего прочесть эти знаки времени и рассмотреть за фасадом медленно меняющихся политических институтов бурную лавину возрождающихся национальных традиций в политике.   Еще одним ключом к компаративному исследованию в области политических культур следует назвать социокультурную психологию, поскольку особенности политических традиций во многом обусловлены спецификой сознания человека политического в каждой цивилизации, Здесь большой интерес представляет концепция ВШубарта о четырех социокультурных архетипах, которые создают гармонического, аскетического, героического и мессианского человека. Они отличаются друг   84   от друга той жизненной установкой, которую принимают люди разных цивилизаций по отношению к Вселенной9.   Гармонический человек воспринимает Вселенную как космос, одушевленный внутренней гармонией и не подлежащий человеческому управлению или упорядочению, а долженствующий быть лишь созерцаемым и любимым. Здесь нет и мысли об эволюции, а лишь полный покой – мир достиг своей цели. Так чувствовали древние китайцы, но и сегодня такое отношение к Вселенной во многом свойственно людям в конфуцианско-буддистской цивилизации. Это ощущение скрывает тот таинственный “прасимвол культуры”, о котором О.Шпенглер писал когда-то как о могучей духовной доминанте.   Аскетический человек переносит бытие как заблуждение, от которого он пытается скрыться в мистической сути вещей. Он покидает этот мир без надежды и без желания улучшить его.

 

Он не считает возможным посягать на скрытую для человеческого разума космическую суть порядка вещей. Так чувствуют люди в индо-буддистской цивилизации. Если гармонический человек считает замысел истории исполненным, то аскетический исключает даже возможность когда-либо увидеть это исполнение.   Героический человек, напротив, видит в мире хаос, который именно он должен упорядочить своей преобразующей силой.

 

Здесь все в движении. Миру ставятся цели, определяемые самим человеком. Этот человек не взывает смиренно к небу, а полный жажды власти, враждебными глазами завоевателя смотрит вниз, на землю. С помощью техники – холодного орудийного мира он создает искусственный космос, который должен превзойти естественный по своим “рациональным” параметрам. По самому существу своему этот человек все дальше и дальше удаляется от Бога: “Секуляризация – его судьба, героизм – его жизнеощущение, трагизм – его конец”10.

 

Таким был древний Рим, таковы сегодня германские и романские народы западной цивилизации.   Наконец, мессианский человек ощущает себя призванным создать на земле более возвышенный, божественный порядок, образ которого скрыто носит в себе.

 

Он стремится создать вокруг себя ту гармонию, которую чувствует внутри себя. Такого человека не может вдохновить воля к власти, он создан для примирения противоречий и для любви.

 

Он видит в людях не рабов, а братьев; в мире – не добычу, на которую надо набрасываться, а хрупкую материю, которую надо спасти и освятить. Им движет чувство некоей космической взволнованности.

 

Он исходит из ощущения целостности, которое он носит в себе и которое пы-   85   тается восстановить в окружающем расколотом мире. Его не покидает тоска по всеобъемлющему и стремление сделать его осязаемым. Это свойственно человеку в восточно-христианской цивилизации. Картина мира у мессианского и гармонического человека родственны между собой. Однако то, что гармоничный человек воспринимает как данность, мессианский – как дальнюю цель.   Но как же относится к миру человек исламской культуры? Четыре социокультурных архетипа Вальтера Шубарта – согласие с миром (гармония), господство над миром (героизм), бегство от мира (аскетизм), освящение мира (мессианство) – это не его прасимволы духовной культуры.

 

На мой взгляд, человек ислама – прежде всего имперский человек, призванный утверждать империю в мире.

 

Он стремится к самоутверждению через создание военного лагеря, через укрепление сильного государства, но при этом не вмешивается в космическую гармонию, напротив, обращается к ней за помощью. Завоевание – его удел, но это завоевание происходит в форме “священной войны”, оно освящено религией, и этим имперский человек отличается от героического, который не взывает смиренно к небу.   Итак, пять современных цивилизаций, пять социокультурных миров, пять типов человеческого мироощущения стоят перед вызовом современной духовности. Попытаемся сравнить их политические ответы в контексте возможностей, которые таит культура.   4.2. Конфуцианско-буддийская цивилизация: путь золотой середины   Для Неба и Земли устанавливать дух (сердце), для жизни людей устанавливать судьбу (направление), для мудрецов наследовать прервавшееся учение, для десяти тысяч поколений открывать Великое спокойствие.   Чжан Цэай   Духовный рельеф конфуцианско-буддийской цивилизации необыкновенно богат – здесь переплетается множество самобытных народных религий, включая буддизм махаяны, даосизм, легизм, синтоизм, шаманизм, но приоритет конфуцианско-буддийской традиции очевиден. Такие страны, как Япония, Южная Корея, Китай, Тайвань, Гонконг, Сингапур являются на-   86   тается восстановить в окружающем расколотом мире. Его не покидает тоска по всеобъемлющему и стремление сделать его осязаемым.

 

Это свойственно человеку в восточно-христианской цивилизации.

 

Картина мира у мессианского и гармонического человека родственны между собой.

 

Однако то, что гармоничный человек воспринимает как данность, мессианский – как дальнюю цель.

 

Но как же относится к миру человек исламской культуры? Четыре социокультурных архетипа Вальтера Шубарта – согласие с миром (гармония), господство над миром (героизм), бегство от мира (аскетизм), освящение мира (мессианство) – это не его прасимволы духовной культуры. На мой взгляд, человек ислама – прежде всего имперский человек, призванный утверждать империю в мире. Он стремится к самоутверждению через создание военного лагеря, через укрепление сильного государства, но при этом не вмешивается в космическую гармонию, напротив, обращается к ней за помощью.

 

Завоевание – его удел, но это завоевание происходит в форме “священной войны”, оно освящено религией, и этим имперский человек отличается от героического, который не взывает смиренно к небу.   Итак, пять современных цивилизаций, пять социокультурных миров, пять типов человеческого мироощущения стоят перед вызовом современной духовности. Попытаемся сравнить их политические ответы в контексте возможностей, которые таит культура.   4.2. Конфуцианско-буддийская цивилизация: путь золотой середины   Для Неба и Земли устанавливать дух (сердце), для жизни людей устанавливать судьбу (направление), для мудрецов наследовать прервавшееся учение, для десяти тысяч поколений открывать Великое спокойствие.   Чжан Цэай   Духовный рельеф конфуцианско-буддийской цивилизации необыкновенно богат – здесь переплетается множество самобытных народных религий, включая буддизм махаяны, даосизм, легизм, синтоизм, шаманизм, но приоритет конфуцианско-буддийской традиции очевиден. Такие страны, как Япония, Южная Корея, Китай, Тайвань, Гонконг, Сингапур являются на-   86   иболее яркими представителями этой цивилизации. Каковы архетипы и коды ее политической культуры?   Политологи давно отметили, что культуры, основанные на синтезе нескольких духовно-религиозных традиций, выделяются особенно сильной энергетикой, дают особенно мощные социокультурные мотивации в политике. Разнородные начала, никогда полностью не сливаясь, усиливают и стимулируют совместное развитие. При этом отсутствие монотеистического взгляда на мир влечет за собой определенный прагматизм политического мышления, основанный на отсутствии какой-то одной или единой мировоззренческой концепции. Например,

Прокрутить вверх