Попов в л судeбно-мeдицинская казуистика 1991 77 с

ББК 58   П58 УДК 340.6    ПРЕДИСЛОВИЕ        Рецензент: А.

 

А. Малышев, проф., зав. кафедрой судебной медицины ЛСГМИ.  For summary see page 301.  Попов В.Л.

 

Л.: Медицина, 1991,  П 58 Судебно-медицинская казуистика.-304 с.: ил.  15ВЫ 5-225-01398-8.   В книге приведена методика изучения наиболее сложных вопросов судебно-медицинской травматологии, токсикологии н идентификация личности. Изложение ведется на оригинальных примерах из 25-летней судебно-медицинской практической деятельности автора.  Для судебно-медицинских экспертов.

 

410902000-106  ББК 58  (c) В. Л. Попов,1991  П 039(01) – 91 188 – 91  15ВМ 5-225- 01398- 8    Когда говорят о казуистике, почти всегда имеют в виду что-то необычное, атипичное, редкое. Казуистика в судебно-медицинской экспертизе не является исключением. Эксквизитные случаи постоянно встречаются в работе судебно-медицинского эксперта. Они являются предметом особого внимания специалистов, требуют неординарных подходов к поиску ответов на поставленные следствием вопросы. Далеко не все эти наблюдения становятся достоянием широкой аудитории. Но к будучи опубликованы, они не всегда удовлетворяют взыскательного читателя. Причин здесь несколько: и запоздалая публикация, и небольшой объем сообщения, и неверно расставленные акценты, и нечетко изложенная суть интриги, и недостаточно подробное описание. И уж почти никогда не раскрывается творческая лаборатория специалиста, его сомнения, рассуждения и, наконец, процесс рождения экспертного факта. А именно размышления эксперта представляются, пожалуй, наиболее интересными.   Как удается эксперту решить задачу, которая прежде не встречалась не только в его практике, но и в практике отечественной и зарубежной судебно-медицинской экспертизы? Что лежит в основе такого “прозрения”? Случайное стечение обстоятельств или строгое следование общей методологии экспертного познания?

 

Попыткой ответить на этот и некоторые другие вопросы является книга, которую раскрыл читатель.

 

В ней собраны некоторые необычные наблюдения, встретившиеся в практике автора в течение более чем четвертьвекового периода его экспертной деятельности.   Основания для публикации редких случаев неоднозначно понимаются разными судебными медиками, поэтому книга начинается главой о понятии и истоках судебно-медицинской казуистики, о сопряженных с ней проблемах. Затем в полутора десятках глав излагаются практические наблюдения. Они отличаются фабулой, предметом и результатами экспертизы. Но их объединяет попытка показать процесс экспертного поиска. Насколько удалась эта попытка – судить читателю.                      Глава 1. ЧТО ТАКОЕ “КАЗУИСТИКА?”  (понятие, истоки, сопряженные проблемы)   Подчеркивая особую связь судебной медицины и юриспруденции, нередко говорят об их неразделимости, обосновывая эту позицию тремя положениями: 1) определение предмета судебно-медицинских исследований потребностями правовой практики; 2) выполнение экспертиз в строгих процессуальных рамках; 3) историческая обусловленность возникновения судебной медицины на определенном этапе развития правовых институтов общества. Не удивительно, что понятие “казуистика” попало в судебно-медицинский лексикон из юриспруденции, где оно имеет два основных толкования: 1) в средневековой юриспруденции под “казуистикой” имели в виду применение общих норм права к отдельным частным случаям (казусам); 2) в современной юриспруденции – это рассмотрение отдельных судебных дел с точки зрения того, как они должны решаться согласно нормам действующего права ‘.   В контексте этих положений должна рассматриваться и судебно-медицинская казуистика, т.

 

е. экспертная деятельность в отдельно взятом случае, когда решение частной задачи при исследовании конкретного объекта, несмотря на всю его неповторимость, должно базироваться на общих методических и методологических принципах судебной медицины как специальной научной дисциплины. Исходя из этого, можно вполне считать казуистикой всю судебно-медицинскую практику.   Но судебно-медицинская практика неоднозначна. Определенная се часть носит простой, ординарный характер.

 

Подведение таких случаев под обычную методическую базу не вызывает затруднений. Правда, как это ни прозвучит парадоксально, они не затрудняют лишь начинающих специалистов. Опытный эксперт в каждом “простом” случае находит индивидуальные черты, связанные необычностью то ли фабулы, то ли предмета исследования, то ли исходов повреждения, то ли особенностей обоснования выводов.   1 Термин “казуистика” имеет к другие толкования. Например, он рассматривается как прием средневековой схоластики и богословия, как изворотливость в доказательстве или защите ложных, сомнительных положении и др.    В сущности, истинная привлекательность экспертной работы и заключается в том, чтобы, во-первых, в единичном наблюдении разглядеть общие черты, не упуская неповторимые частности, а во-вторых, найти и сформулировать убедительные доказательства установленных фактов. Вместе с тем в экспертной практике приходится сталкиваться с казусами, не имеющими предшествовавших аналогов.

 

И само собой разумеется, что достижение обеих упомянутых целей (поиск фактов и обоснование их объективного существования) является весьма трудной задачей, требующей затраты значительной творческой энергии, причем (нередко) многих высококвалифицированных специалистов.

 

Именно такие случаи специалисты относят к категории судебно-медицинской казуистики, судебно-медицинских раритетов и т. п.

 

Надо заметить, что в отнесении того или иного случая к разряду казуистических много субъективная Анализ отечественной и зарубежной литературы демонстрирует весьма разные побудительные мотивы для публикации редких наблюдений. Это положение может быть проиллюстрировано целым рядом примеров из экспертной практики.   Труп молодой ЖЕНЩИНЫ найден у стены дома, под раскрытым окном ее квартиры на 7-м этаже. При исследовании трупа обнаружены повреждения от падения с высоты.

 

Падению предшествовал бурный г капли л с нулем. Помимо повреждении от падения с высоты, на правой переднебоковой поверхности шеи женщины обнаружено горизонтальное повреждение в виде ссадин и внутрикожных кровоизлиянии с общим рельефом, четко повторявшим поверхность витой веревки. Повреждение расценено экспертом как незамкнутая странгуляционная борозда от удавления петлей, изготовленной из веревки. При обыске в квартире погибшей найден моток веревки, сходный по диаметру и рельефу с веревкой петли. Мужу погибшей предъявлено обвинение и убийстве путем удавления петлей Из веревки с последующим выбрасыванием мертвого тела с целью сокрытия истинной причины смерти. В ходе дальнейшего расследования установлено, что на траектории падания тела молодой женщины на веревках сушилось белье. После падения тела веревки оказались, разорванными. От удара об одну из веревок на правой переднебоковой поверхности шеи образовалось повреждение, ошибочно принятое экспертом за странгуляционную борозду. Погибшая при жизни страдала психическим заболеванием. Неоднократно лечилась в психиатрических стационарах. В состоянии резкого психического перевозбуждения сама выбросилась из окна Обвинения с мужа были сняты.   В котельной предприятия найден труп женщины с множественными колото-резаными ранениями на груди и голове. При вскрытии полости черепа в чешуе лобной кости найден обломок концевой части клинка ножа, ущемившийся в краях щелевидно-дырчатого перелома. При проверке у одного из знакомых погибшей изъят складной нож со сломанным клинком. При сопоставлении клинка этого ножа и извлеченного из черепа отломка оказалось, что они ранее составляли единое целое.

 

Владелец ножа осужден.   В левой височной области погибшего подростка обнаружено входное отверстие со следами копоти на поверхности окружающей кожи. Из полости черепа извлечена 7.62-мм пуля к отечественному патрону образца 1943 г.

 

Судебный медик пришел к выводу о выстреле с близкой дистанции из боевого оружия типа 7,62-мм АК (ДКМ.

 

АКМС) или 7.62-мн СКС. В последующем оказалось, что выстрел произведен из самодельного оружия со            стальным стволом, выточенным кустарно под 7,62-мм патрон.

 

Ошибка эксперта заключалась в том, что при выстреле с близкого расстояния из такого мощного оружия, как АК (АКМ, АКМС) или СКС, обязательно должно было возникнуть сквозное ранение.

 

В ходе хирургической операции у беременной женщины удален плод. Полагая, что плод мертв, его отправили в судебно-медицинский морг. Спустя сутки санитар морга услышал детский плач. Ребенок оказался живым,   Пьяный молодой человек подошел к раскрытому окну своей комнаты на 6-м этаже жилого дома и взобрался на подоконник.

 

Несмотря на увещевания жены, с подоконника не спускался. Неожиданно потерял равновесие и упал в проем окна. Жена оцепенела от неожиданной трагедии. Через минуту в квартире раздался звонок. Жена открыла дверь – ее ждало новое потрясение: на пороге стоял протрезвевший муж.

 

На его теле не имелось сколько-нибудь значительных повреждений. И тем не менее он был стационирован и провел в больнице 1 1/2 нед. Из мягких тканей его обеих ягодиц было извлечено множество мелких удлиненных кусочков древесины с последующим лечением местного воспалительного процесса. К стене дома были вертикально прислонены 6-метровые неоструганные доски.

 

По инк и проскользил, выпав из окна, “родившийся в рубашке счастливчик”.  Безусловный интерес представляют случайные находки при  исследовании трупа: обнаружение иглы или, что еще более удивительно, свинцовой пули в сердце при рентгенологическом исследовании или аутопсии, проведенными спустя 10 и 15 лет, соответственно после ранения иглой и огнестрельного пулевого ранения сердца. В обоих случаях речь идет о самопроизвольном выздоровлении после ранения.

 

Подобные примеры можно продолжать, так как недостатка в них не имеется. Все они могут рассматриваться как атипичные случаи.

 

Несмотря на кажущееся разнообразие, атипичные наблюдения могут быть сведены в ограниченное число групп в соответствии: 1) с необычными условиями возникновения повреждения или заболевания; 2) с необычными свойствами повреждающего агента или иного этиологического фактора; 3) с необычным механизмом возникновения повреждения; 4) с необычным патогенезом нозологической формы; 5) с необычным вариантом клинического развития, повреждения или заболевания; 6) с необычным исходом повреждения.   В связи с недостаточной изученностью к судебно-медицинской казуистике можно отнести практически каждый случай комбинированной травмы.   Осенью ночью нетрезвый преступник угнал легковую автомашину, не справился с управлением, машина упала с моста в мелкую речку. Выбрался из машины. В мокрой одежде при температуре +2 “С прошел более 1,5 км. Забрел в подвал заброшенного дома. Пытался развести огонь. Загорелась, хотя и мокрая, ‘но пропитанная бензином одежда. Утром найден в бессознательном состоянии в подвале работниками милиции. Госпитализирован.

 

При поступлении в клинику: в крови 40% карбоксигемоглобина и 1,8% этилового спирта, температура в прямой, кишке +29 “С. Умер через 8 ч. На вскрытии: выраженные признаки отравления угарным газом, ожоги II- III степени 18 % поверхности тела, поражение дыхательных путей продуктами горения, общее переохлаждение организма, перелом тела VI шейного        позвонка с его передним вывихом и тотальным кровоизлиянием под паутинную оболочку спинного мозга. Трудности оценки этого случая связаны с недостатком объективных критериев, которые позволили бы среди перечисленных выделить приоритетную нозологическую форму.   Не менее затруднительным бывает положение эксперта, сталкивающегося с необходимостью дифференцирования патогене-тичной роли травмы и патологии, например при базальных суб-арахноидальных кровоизлияниях с незначительной по объему травмой, полученной непосредственно перед смертью, при наличии дефекта сосудистой системы мозга в виде разорвавшейся артериальной или артериовенозной аневризмы, сосудистой опухоли, мадьформации сосудов мягких мозговых оболочек и т. п.

 

Как видно из этого ряда примеров, основания для отнесения того или иного случая к редким или атипичным весьма разнообразны: необычные условия возникновения повреждения, необычные свойства повреждающего предмета, необычный механизм травматического воздействия, необычный вариант клинического развития заболевания, необычный исход травмы и т.

 

п.   И все-таки при всем разнообразии наблюдений и необычности единичного случая можно выделить несколько обобщающих положений, подчеркивающих значение судебно-медицинской казуистики; 1) опубликование редкого факта при всей его уникальности является состоявшимся прецедентом, с которым в последующем могут сопоставляться и сравниваться сходные явления, процессы и ситуации; 2) проведение любой нестандартной экспертизы требует серьезной активизации творческих потенциалов специалиста, неизбежно ведет к обогащению научной мысли, а в ряде случаев приводит к появлению новой научной информации; 3) решение экстраординарной задачи становится возможным лишь при следовании общей методологии познания применительно к судебно-медицинской теории и практике.

 

Эти общие положения подчеркивают важное значение личности эксперта, его знаний, навыков, способностей, отношения к своей специальности, осознания своего гражданского долга – всего того, что составляет достаточно емкое понятие квалификации судебного эксперта. Специалист не рождается с этими качествами, они формируются и совершенствуются в течение всей его активной экспертной деятельности.   Подавляющее большинство повторных судебно-медицинских экспертиз требуют скрупулезной оценки предшествовавших экспертных исследований, привлечения опытных специалистов, применения разнообразных лабораторных методов, проведения экспериментов, натурного или математического моделирования. Все это делает повторные экспертизы непохожими друг на друга прежде всего по комплексу примененных методов и вариантам судебно-медицинской оценки, результатам выполнен-          ных исследований. Это и позволяет отнести их к разряду судебно-медицинской казуистики.

 

Однако редкий и сложный характер повторных экспертиз может иметь оттенок искусственно созданной казуистики. Дело в том, что трудности, с которыми сталкиваются специалисты при проведении повторных экспертиз, нередко связаны с экспертными ошибками и упущениями на этапе проведения первичных исследований. В связи с этим уместно привести хотя бы краткий анализ экспертных ошибок как причин искусственно созданной казуистики.   Поскольку единственной формой, в которой эксперт доводит результаты своих исследований до суда и следствия, является “Заключение эксперта”, можно рассмотреть характерные экспертные ошибки, исходя из структуры и содержания этого процессуального документа.   Сопоставление констатирующей части постановлений о назначении экспертизы и обстоятельств дела во вводной части “Заключения эксперта” показывает, что они’ нередко не соответствуют друг другу. Сокращая, “уточняя”, редактируя стилистику изложения констатирующей части постановления, эксперт в некоторых случаях искажает смысл установленных следствием обстоятельств расследуемого события. Само по себе это не может прямо повлиять на ход расследования. По искаженное изложение обстоятельств прежде всего свидетельствует об искаженном их восприятии, что лишает эксперта возможности правильно уяснить сущность поставленных задач и, как следствие, составить адекватный план проведения экспертизы. В таких случаях степень полноты и последовательность исследований во многом приобретают стихийный характер, не сообразующийся с особенностями конкретного случая.   Недостатки при составлении общего плана экспертизы приводят к ошибкам при проведении частных исследований, предпринимаемых для решения вопросов, поставленных судебно-следственными органами. Прежде всего, это группа упущений, связанных с недостаточной полнотой исследования.

 

Неполнота исследований может относиться как к общему комплексу обязательных методов, необходимых для решения поставленных задач, так и к полноценности выполнения отдельно взятой методики.   Определение полноты всего комплекса примененных методов не должно носить формального характера и ограничиваться только теми исследованиями, которые обеспечивают решение вопросов, поставленных следователем или судом. Осмыслив обстоятельства дела, изложенные в постановлении, оценив характер представленных Объектов, эксперт в соответствии с представленной ему законом инициативой может провести исследования для решения ряда важных Дополнительных вопросов. Иг-    норирование экспертной инициативы должно расцениваться как недостаток экспертизы, ее существенная неполноценность. Судебно-медицинская практика имеет немало примеров того, когда несвоевременное использование экспертной инициативы при проведении первичного исследования приводило к невосполнимой утрате самой возможности получения важной для следствия информации при выполнении дополнительных и повторных экспертиз (труп кремирован, процессы заживления изменили первичную морфологию повреждения, биологические ткани разложились из-за гнилостных процессов, объект полностью уничтожен в результате проведения лабораторной методики, например, спектрографии и др.).   Неполноценность при проведении, подготовке и выполнении какой-либо отдельной методики может проявиться в разнообразных формах: использование неполного набора исследуемых объектов (не исследованы орудия травмы, одежда пострадавшего, медицинские документы и др.), неполное исследование каждого объекта, невыполнение обязательных технических приемов, нарушение последовательности проведения лабораторных методов, невыполнение сравнительных контрольных исследований, недостаточное число опытов для подтверждения устойчивости наблюдаемых признаков, явлений или процессов, установление факта только субъективными методами при возможности воспользоваться объективными критериями, установление факта качественными пробами без использования методов количественного анализа и т. д.   К неполноте исследования можно отнести несоответствие примененных методов задачам, поставленным судом или следствием.   Другая группа недочетов, имеющих отношение к процессу экспертного исследования, связана с нарушениями самой методики исследования: неточная постановка задач или неправильный выбор объекта для лабораторного исследования, в результате чего либо не выявляют существенные признаки, либо получают ложные результаты; неправильные условия изъятия, транспортировки и хранения объекта лабораторного исследования, приводящие к искажению результата, утрате исходной фактической информации или появлению артефициальных результатов; выбор неадекватного метода, дающего неспецифические результаты, не обладающего необходимой точностью и чувствительностью; нарушение техники, методики и оценки полученных результатов.   Нет необходимости детально анализировать отрицательно влияющие на решение поставленных вопросов элементы недобросовестности эксперта (иногда его невежества) при проведении исследований и описания их результатов: неполное исследование объекта (в необходимых случаях не исследованы мяг-      кие ткани спины н конечностей, позвоночник, спинной мозг и другие органы, не вскрыта полость черепа, не обследованы органы зрения и слуха, не вскрыта пазуха основной кости и т. д.), не описаны условия проведения экспертизы (место, время, температура окружающей среды н др.), неполно описаны повреждения (локализация, форма, размеры и т. п.) или посмертные процессы (трупные явления, фауна трупа и т. д.), общие и частные признаки личности, противоречия в описании одних и тех же находок в разных разделах заключения (несоответствие стороны и поверхности расположения повреждений, их рельефов и др.), неопределенность описания и мн. др.   В определенной степени гарантией от экспертных ошибок является точное следование действующим официальным методическим рекомендациям Главного судебно-медицинского эксперта Минздрава СССР, Но, к сожалению, число таких методических документов явно недостаточно и не охватывает всего круга частных задач, возникающих в судебно-медицинской практике. Обобщающие “Правила” проведения экспертиз либо не переиздаются многими десятилетиями и по этой причине не содержат важных результатов новых научных исследований (например, действующие “Правила судебно-медицинского исследования трупа”, 1928), либо имеют существенные недостатки и внутренние противоречия (например, действующие “Правила по судебно-медицинскому определению степени тяжести телесных повреждений”, 1978). Такое положение привело к давно начавшейся, но так н незавершенной дискуссии в среде ученых и практических экспертов о пределах использования в практике судебно-медицинской экспертизы результатов завершенных и опубликованных научно-исследовательских работ, прежде всего диссертационных. Из самой постановки темы дискуссии ясно, что на этот счет имеются полярные точки зрения: I) экспертная практика может базировать свои исследования только на официальных методических документах; 2) экспертная практика может опираться при проведении исследований и оценке результатов и па содержание опубликованных научных работ.

 

Категорическим противникам второй точки зрения (в основном это руководящие ведомственные работники) можно предложить ответить на следующие вопросы: как поступить эксперту в том случае, если по вопросу, поставленному перед ним следствием, официальных методических документов ног, но имеется защищенная и утвержденная ВАК СССР диссертационная работа, позволяющая решить поставленную задачу: 1) отказаться от экспертизы, 2) воспользоваться данными диссертационной работы (одним из обязательных требований к диссертациям является их практическая значимость), 3) рекомендовать следователю обратиться к специалисту – автору диссертации? Воспользуются или не воспользуются следователь и суд возмож-    ностью провести экспертизу, поручив ее в соответствии со ст. 78 и 189 УПК РСФСР специалисту в данном узком вопросе (автору диссертации) в том случае, если официальных методических документов нет? Думается, правильные ответы на все эти вопросы Дает действующее уголовно-процессуальное законодательство, согласно которому “в качестве эксперта может быть вызвано любое лицо, обладающее необходимыми познаниями для дачи заключения” (ст.

 

78 УПК РСФСР).   Следование приведенному положению закона носит отнюдь не формальный характер. Оно в первую очередь определяет необходимость перманентного самосовершенствования специалиста, постоянного изучения им научной литературы по специальности, тематического обобщения ретроспективной и текущей экспертной практики, постоянного глубокого проникновения в общую методологию экспертной деятельности. Характеристика этих сторон квалификации специалиста особенно ярко проявляется при оценке резюмирующей части экспертного заключения: диагноза и выводов.   Как это ни покажется странным широкой врачебной аудитории, на страницах судебно-медицинских изданий сегодня дебатируются вопросы о необходимости н месте диагноза в “Заключении судебно-медицинского эксперта”, о названии, структуре, содержании, терминологии диагноза.

 

Не удивительно, что при отсутствии консенсуса теоретиков практика составления диагноза судебными медиками представляет собой более чем пестрый вид. Вот почему мы вынуждены детальнее обратиться к этой проблеме и выразить к ней свое отношение.   Для того, чтобы иметь единую исходную базу для дискуссии о диагнозе, следует оттолкнуться от общепринятого определения этого понятия. Но оказывается, что уже здесь мы получаем возможность споткнуться о первую ступеньку.   Казалось бы, в энциклопедических изданиях мы найдем одинаковое (или принципиально сходное) определение этого базового в клинической медицине понятии.

 

Увы, это ожидание оказывается обманчивым: в медицинских энциклопедиях разных изданий, в фундаментальных работах по теории диагноза и диагностики мы находим разные определения понятия.   Мы нередко абсолютизируем суть основных положений, изложенных в энциклопедиях. Безусловно, статьи в эти солидные издания пишут многоопытные ученые. Но и они ведь люди, a errare humanum est.   Не ставя перед собой задачу анализа эволюции понятия “диагноз”, оценим его определение по последнему энциклопедическому изданию-“Энциклопедическому словарю медицинских терминов” (ЭСМТ) (1982, т. I, с. 345): “диагноз – медицинское заключение о состоянии здоровья обследуемого, об имеющемся заболевании (травме) или о причине смерти, выраженное в           терминах, обозначающих название болезней (травм), их формы, варианты течения и т. п.”. Это определение не может в полной мере удовлетворить ни клиницистов, ни морфологов по следующим обстоятельствам: 1) отсутствует указание на основной принцип построения диагноза – патогенетический; 2) остается неясным, включает ли упоминаемое “состояние здоровья” такое понятие, как “здоров”, и некоторые физиологические состояния человека (например, беременность); 3) если “состояние здоровья” подразумевает оба основных варианта (здоров и болен), то отпадает необходимость в последующем указании только на заболевание или травму; 4) нет необходимости упоминать и “причину смерти”, так как ею могут быть уже указанные в формулировке заболевание или травма; 5) отсутствует указание на необходимость краткости “медицинского заключения:”.   Можно констатировать, что обязательными составными элементами определения понятия “диагноз” должны быть состояние здоровья, нозологический и патогенетический принципы построения, краткость изложения.   Отсюда и можно предложить следующее определение: диагноз- это краткое медицинское заключение о состоянии здоровья, составленное по патогенетическому принципу и изложенное языком нозологических терминов.

 

В действующих и весьма устаревших “Правилах судебно-медицинского исследования трупа” (1928) отсутствуют требования к составлению диагноза. Но в любом судебно-медицинском заключении, составленном по результатам обследования живого человека или мертвого тела, должен быть медицинский итог, медицинское резюме, медицинское обобщение находок, свидетельствующих о состоянии здоровья обследуемого, о той “исходной базе”, которая затем подвергается всестороннему судебно-медицинскому анализу. Должно ли здесь быть простое перечисление повреждений и заболеваний? Пожалуй, это было бы весьма упрощенное, примитивное, механистическое понимание задачи. Ведь в соответствии с УПК экспертиза обязательно проводится для установления “причины смерти” и “степени тяжести повреждения”. Можно ли, не выстроив в патогенетической последовательности все повреждения (заболевания), их осложнения и сопутствующую патологию, решить эти обязательные вопросы? Иначе говоря, можно ли их решить, не поставив диагноза? Отрицательный ответ на этот вопрос подтверждает необходимость диагноза в судебно-медицинских документах.       Остальная аргументация в пользу диагноза, с которой следует согласиться, носит важный, хотя и вторичный, характер: формирование врачебного мышления, клинико-анатомическое сопоставление, статистический учет и т.

 

д.   Теперь о названии диагноза. Условность почти каждого термина придает спору о названии диагноза в “Заключении судебно-медицинского эксперта” во многом формальный характер. Уместно заметить, что ЭСМТ (1982) приводит 25 (!) вариантов названий диагноза и 14 (I) вариантов названий диагностики.

 

Полемизируя о названии диагноза, одни авторы стараются доказать принципиальное отличие патологоанатомического и судебно-медицинского диагнозов, другие – отсутствие таких различий, хотя обе стороны разделяют общее определение понятия “диагноз”. Однако, следуя элементарной логике, они должны включать в определения частных вариантов диагноза те принципы, которые лежат в основе общего понятии.

 

Эти принципы едины не только для патологоанатомнческого и судебно-медицинского диагнозов, но и для клиническою.   Что общего между методами диагностики в этих трех случаях? Это – современная клиническая и морфологическая диагностика, которая носит комплексный характер и базируется на: 1) совокупности результатов клинических, секционных, лабораторных и инструментальных исследований; 2) принципах патогенетического и нозологического анализа; 3) единой диагностической методологии – от признака (симптома) к синдрому и нозологической форме; 4) единой терминологии. В чем же различие? Оно заключается в разных основных объектах исследования при клинической и морфологической диагностике (живой человек и мертвое тело) и связанных с ними разных основных методах (при общем комплексном подходе к медицинской диагностике вообще)-методе клинического анализа и методе морфологического анализа. Здесь следует подчеркнуть, что весьма нередко клинический анализ существенно дополняется результатами, полученными морфологическими методами (биопсией, исследованием препаратов оперативно иссеченных органов и др.), а морфологический анализ малоэффективен без осмысления динамики прижизненных клинических проявлений страдания, зафиксированных в истории болезни, амбулаторной карте, заключениях ВТЭК и других медицинских документах.. Сходство патологоанатомического и судебно-медицинского диагнозов еще более очевидно: помимо совпадения основных принципов их построения (это невозможно оспаривать, если признавать определение общего понятия “диагноз”), совпадают и основной объект, и основной метод исследования.           Примечательно, что авторы, находящиеся на противоположных позициях, приводят в их защиту сходные аргументы. Не потому ли это происходит, что в главном (в содержании, структуре, целях и принципах построения) судебно-медицинский и патологоанатомический диагнозы не различаются и не могут различаться, так как они являются частными вариантами медицинского диагноза? Так, например, трудно представить какое-либо отличие патологоанатомического диагноза от диагноза, составленного судебно-медицинским экспертом по случаю скоропостижной смерти от заболевания. Единственное отличие сводится к тому, что патологоанатомический диагноз приводится патологоанатомами в “Протоколе патологоанатомического вскрытия”, а судебно-медицинский- в “Заключении судебно-медицинского эксперта” (кстати, при экспертизе живого человека судебно-медицинский диагноз, если бы он применялся в практике, не отличался бы от клинического). Сохранение этого непринципиального различия, по-видимому, не может повредить ни судебно-медицинской, ни патологоанатомической практике.

 

Попутно необходимо обратить внимание на неидентичность понятии “патологоанатомический” и “морфологический” диагноз.

 

“Патологоанатомический диагноз” – более широкое понятие, он базируется на клинико-морфологическом анализе, морфологический компонент может быть лишь составным элементом клинического диагноза.   Имей целью подчеркнуть близость судебно-медицинского и патологоанатомического диагнозов, заметим, что при идентичных повреждениях в одних случаях составляется судебно-медицинский, а в других – патологоанатомический диагноз: первый составляют судебные медики при травме мирного времени, второй – патологоанатомы по результатам исследования погибших в боевых условиях (см. “Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.).

 

Таким образом, спор о названии диагноза становится чисто терминологическим, абстрактным, отвлеченным, схоластическим спором о форме.

 

Возможно, одной из причин сформировавшихся разных точек зрения на название диагноза в “Заключении судебно-медицинского эксперта” является некоторая неопределенность понятия “судебно-медицинский диагноз” в ЭСМТ (т. I, с.

 

346): “Диагноз судебно-медицинский-диагноз, формулируемый в результате судебно-медицинской экспертизы для решения специальных вопросов, возникающих в судебно-медицинской практике”. Это определение сводит цель судебно-медицинского диагноза к решению “специальных вопросов, возникающих в судебно-следственной практике”. Такое указание не отличается конкретностью, так как в судебно-медицинской практике возникает множество специальных вопросов, для решения которых далеко не всегда требуется диагноз.        Одними из немногих специальных вопросов в “Заключении судебно-медицинского эксперта”, которые невозможно решить без патогенетически правильно сформулированного диагноза, являются вопросы о причине смерти, о роли обнаруженной травмы и патологии в генезе смерти. Во-вторых, судебный медик не всегда выполняет свою специальную работу в интересах суда и следствия (например в случаях судебно-медицинского исследования трупов скоропостижно умерших людей); следовательно, приведенное в ЭСМТ определение понятия “диагноз” охватывает лишь часть специальной судебно-медицинской деятельности.   Теория и структура судебно-медицинского диагноза вытекают из общей теории и практики медицинского диагноза вообще. И актуальными должны стать не попытки обосновать некий особый характер судебно-медицинского диагноза, а глубокое и всестороннее изучение судебными медиками основ медицинской диагностики и составления диагноза.

 

Поэтому без всякого ущерба для сути дела вполне можно ограничиться термином “диагноз” для обозначения той рубрики в “Заключении судебно-медицинского эксперта”, в которой дается краткое, патогенетически и нозологически выдержанное заключение о состоянии здоровья.   Считаем необходимым остановиться на структуре и содержании диагноза. Если придерживаться патогенетического принципа, то структура диагноза не может быть многозначной: I) основное повреждение (заболевание); 2) его осложнения; 3) сопутствующие заболевания (повреждения). Однако при следовании общей структуре единства в построении отдельных частей диагноза не обнаруживается. В большей степени это относится к рубрике “Основное заболевание”. Нет оснований возражать против обобщающего термина “сочетанная травма” при наличии у пострадавшего повреждений различных частей тела. Этот термин отражает качественно отличающееся состояние, связанное с синдромом взаимного отягощения, и позволяет оценить причиненный вред здоровью по отношению к организму в целом, а не разобщенно, применительно к его отдельным частям. Однако было бы неверно ограничиваться только этим термином. Поэтому, например, после обобщающего понятия “сочетанная травма грудной клетки и живота” следует привести имеющиеся в конкретном случае морфологические проявления и травмы грудной клетки, и травмы живота.   При формулировке 1-й рубрики диагноза в случае множественной сочетанной травмы также необходимо следовать патогенетическому принципу, сочетая его с региональным. Однако группировка повреждений по частям тела с их перечислением “сверху вниз” (сначала повреждения головы, затем грудной клетки, живота и т. д.) не всегда соответствует патогенетической роли травмы отдельной части тела.      Поэтому, раскрывая в диагнозе сущность сочетанной травмы, надо стремиться выявить и на первое место поставить травму той части тела, в которой обнаружены наиболее тяжелые из всех обнаруженных у пострадавшего повреждения.   Несколько осложнений основного заболевания (травмы) приводят в последовательности, отражающей их роль в наступлении летального исхода. Такой порядок изложения может совпасть с хронологической последовательностью возникновения осложнений, но он не должен подменять собой патогенетическую последовательность, которой всегда должно отдаваться предпочтение.

 

Если пациент в период от момента получения травмы до смерти получал оперативную помощь, то в диагноз включаются все хирургические вмешательства. На этот счет прозекторская практика дает 2 основных варианта: 1) хирургические вмешательства перечисляются в самом конце диагноза после рубрики “Сопутствующие заболевания”; 2) хирургические операции указываются непосредственно после тех заболеваний, повреждений или их осложнений, по поводу которых они выполнялись. В отличие от первого второй вариант в большей степени соответствует патогенетическому принципу построения диагноза, он является общепринятым в широкой патологоанатомической практике и приводится в методической литературе.

 

Первый вариант и некоторые промежуточные рекомендации (хирургические операции перечислены в диагнозе после осложнений перед сопутствующими заболеваниями) носят искусственный характер.   Излишне включать в диагноз изменения и повреждения по-. смертного происхождения, поскольку диагноз – это заключение о состоянии здоровья, а не о процессах, происшедших с мертвым телом.

 

Эти явления должны быть отмечены и проанализированы в одном из пунктов выводов.   Остановимся на терминологии в диагнозе. Исходя из сущности понятия “диагноз” и принципов его построения, при формулировании диагноза необходимо пользоваться терминами, обозначающими название болезней (травм), их форм и вариантов течения. Во всех случаях следует стремиться установить конкретную нозологическую форму (ее стадию, степень, вариант клинического течения, ведущий синдром, симптомокомплекс и т.

 

п.) и выразить ее в терминах действующей Международной классификации болезней (МКБ). Сделать это не всегда просто, поскольку нозология травмы еще недостаточно разработана в МКБ 9-го пересмотра. В тех случаях, когда нозологическая форма не могла быть установлена проведенными исследованиями, при построении диагноза может быть использован синдромный подход.

 

Однако диагноз, построенный по синдром ному принципу, неполноценно отражает состояние здоровья больного или пострадавшего, так как не вскрывает причину страдания.

 

Нет основания проводить параллель между понятиями “тупая” и “автомобильная” травма. Первое понятие однозначно указывает на сущность травмирующего воздействия и имеет специфичные морфологические эквиваленты и, следовательно, имеет право быть включенным в диагноз (столь же уместно включать в диагноз термины “колото-резаная рана”, “огнестрельная рана”, как имеющие достаточно специфичную морфологическую сущность). Второе понятие отражает совокупность повреждений, возникающих у определенных контингентов населения в определенных условиях, при которых возможно образование повреждений и от механического (травма тупыми и острыми предметами), и от термического (высокая температура), и от комбинированного воздействия. Именно эти последствия отражают сущность причиненного вреда здоровью. Сам же термин “автомобильная травма” показывает в первую очередь условия возникновения травмы, а не состояние здоровья, и поэтому в диагнозе вполне может быть опущен (эта посылка, безусловно, не исключает необходимости отразить и обосновать в выводах сам факт н механизм образования всех обнаруженных повреждений в условиях автомобильного или иного транспортного происшествия).   Уместно ли вводить в диагноз термины, отражающие, согласно МКБ, “обстоятельства случая или акта насилия”? Строго говоря, сведения об обстоятельствах происшествия прозектор получает у родственников и сослуживцев погибшего, у очевидцев или следственных органов. Значит, для получения этих сведений не требуются ни специальные медицинские знания, ни специальные медицинские исследования. Первичные сведения об обстоятельствах могут быть умышленно или случайно искажены, и диагноз в части обстоятельств может оказаться неверным, причем по не зависящим от врача причинам.

 

Недаром Большая медицинская энциклопедия (т. 17, с. Ь’4) обращает внимание на то, что именно эта часть МКБ в наибольшей степени подвергается адаптации в соответствии с региональными особенностями здравоохранения страны. Попутно напомним, что ВОЗ, вводя МКБ, имела основной целью направить ее использование на обеспечение преемственности при “составлении и публикации статистических данных”, относящихся к болезням и травмам. Ни в одной из 11 статей “Положения” о номенклатуре и классификации болезней” ВОЗ не выдвигает никаких методических императивов относительно использования номенклатуры при составлении диагноза.   Принимая во внимание необходимость составления краткого заключения о состоянии здоровья, в диагноз, по-видимому, не следует включать элементы описания повреждений (например, локализацию переломов ребер относительно анатомических линий, форму и иную частную характеристику ран и т.

 

п.).           Необходимо поддержать тех, кто протестует против включения в диагноз немедицинских терминов (“бампер-перелом”, “следы Скольжения на подошве обуви”, “отпечатки протектора” и др.). Эти термины ни в какой мере не способны отразить “состояние здоровья” (!), т.е.

 

кардинальную сущность диагноза. Именно по этим же причинам нельзя согласиться с предложением ограничить в диагнозе применение медицинских терминов и сделать его понятным следователю. Специальные медицинские термины следует разъяснять (уместнее всего это надо делать в “Выводах”), а не подменять их обывательскими понятиями.

 

Место диагноза в “Заключении судебно-медицинского эксперта”. Предлагаются 3 варианта расположения диагноза: 1) после описании данных секционного исследования; 2) после изложения результатов всех лабораторных исследований и 3) в 1-м пункте выводов. Чтобы составить определенное представление по данному вопросу, необходимо четко ограничить понятие “диагноз” и понятие “этапы диагностики”, отражающие диагностический процесс. По окончании секционного исследования диагноз, безусловно, необходим и, прежде всего, для заполнения “Врачебного свидетельства о смерти”.

 

Этот диагноз и есть первичный этап диагностики, базирующийся на результатах только секционного исследования. Этот диагноз фиксируется документально в “Свидетельстве о смерти”. Видимо, непринципиально то, где еще дополнительно этот диагноз будет зафиксирован: в черновике, рабочем журнале эксперта и т. п. Если никаких дополнительных исследований не проводится, то диагностический процесс на этом завершается и установленный диагноз является окончательным.   Этот этап диагностики может оказаться промежуточным, если для определения сущности основного страдания, объема травмы, характера осложнений и сопутствующих заболеваний требуются дополнительные исследования, результаты которых учитывают при формулировании окончательного диагноза (диагностический процесс носит непрерывный характер, прекращение его зависит от совокупности объективных и субъективных причин – степени информативности результатов секционного исследования, возможностей материальной базы конкретного экспертного учреждения, квалификации эксперта и др.).

 

Необходим ли предварительный (промежуточный) диагноз в “Заключении судебно-медицинского эксперта”? Рели поставить цель продемонстрировать в этом заключении эволюцию диагностического процесса в конкретном экспертном случае, то такой диагноз, так же как и резюме по всем последующим этапам диагностики, необходим.

 

Однако такая цель не вытекает ни из медицинской, пи из процессуальной сущности “Заключения судебно-медицинского эксперта”.

 

Цель экспертных действий сводится к проведению всего комплекса исследований, необходимых для полноценных и обоснованных ответов на вопросы следствия (например, обо всех повреждениях и заболеваниях, их роли в наступлении смертельного исхода). Основание для такого суждения может дать лишь окончательный диагноз. И хотя этапы диагностического процесса важны и необходимы, хотя они отражают внутреннюю логику диагностического мышления эксперта, они не являются самоцелью, так как следственные органы интересует не столько процесс установления истины, сколько итог проведенного анализа, выраженный в форме обоснованного вывода.

 

По нашему мнению, не выдерживает критики аргумент о необходимости приводить в “Заключении судебно-медицинского эксперта” все диагнозы для последующего анализа эволюции врачебного мышления. Заключение – это в первую очередь процессуальный документ, содержание которого регламентируется УПК, и лишь во вторую очередь – источник информации для научных поисков и обобщений. Кстати, характер диагностического процесса в конкретном случае вполне определенно отражает весь комплекс и последовательность применения использованных методов исследования, а также умение: эксперта дать полноценную аргументацию выводов.   Не выходит за рамки суждений о внешней форме и полемика по поводу предпочтительности таких формулировок, как “предварительный патологоанатомический диагноз”, “после получения результатов дополнительных исследований патологоанатомический диагноз изменен (уточнен, дополнен)”.

 

Небесспорен тезис о том, что результаты лабораторных исследований не влияют на диагноз. Если эти методы (гистологические, судебно-химические и др.) используются для уточнения сущности травмы или заболевания, то их результаты необходимы для построения диагноза. Если же они проводятся с иной целью (например, для установления свойств травмирующего предмета и механизма его воздействия), их результаты не будут иметь отношения к диагнозу.   Где же место окончательного диагноза в “Заключении судебно-медицинского эксперта”? Прежде всего, он должен располагаться после описания результатов тех исследований, на которых базируется. Это можно сделать непосредственно перед выводами пли в самих выводах, например в их 1-м пункте.   Поскольку диагноз – медицинское резюме, вывод о состоянии здоровья, его можно рассматривать как один из выводов экспертного заключения. Однако тогда закономерен вопрос: не будет ли противоречить диагноз, составленный из медицинских терминов, одному из требований к выводам – необходимости излагать их языком, понятным следователю? Это препятствие становится несущественным, если эксперт в своих выводах анализирует, оценивает и разъясняет сущность выявленных им фактов (в данном случае, повреждений или заболеваний). Также нельзя считать совершенно нелогичным и размещение диагноза перед выводами, хотя при этом неизбежны некоторые повто-  19  рения, так как в 1-м пункте выводов традиционно приводится  перечень всех установленных повреждений и заболеваний.   Все изложенное показывает, что проблема судебно-медицинской диагностики и диагноза в судебно-медицинском заключении при всем ее, на первый взгляд, теоретическом оттенке имеет сугубо прикладную направленность и важное целевое значение для практики судебно-медицинской экспертизы.  Но продолжим обсуждение экспертных ошибок.   Как уже говорилось, диагноз – первое звено резюмирующей части заключения, за которым следуют выводы. Приходится констатировать, что именно в этой части заключения эксперты допускают наиболее серьезные и разнообразные огрехи, нередко являющиеся поводом для назначения повторных судебно-медицинских экспертиз, переводящие “рядовую” экспертизу в разряд судебно-медицинской казуистики.

 

Вот наиболее частые и существенные недочеты: отсутствие аргументации выводов, недостаточное обоснование выводов, неопределенная мотивировка (например, ссылка на “характер”, “особенности” повреждения без указания, какой конкретно имеется в виду “характер” и какие “особенности”), обоснование выводов носит неопределенный характер (несколько положений выводов “подтверждаются” единым перечнем признаков; в таком случае абсолютно неясно, в обоснование какого из нескольких положений приводится тот или иной признак; лишь при детальном рассмотрении выводов, причем специалистами, оказывается, что достаточная мотивировка приведена по отношению к одному-двум положениям, а остальные выводы аргументированы недостаточно или вовсе не обоснованы), неполнота выводов (нет ответа на все поставленные следователем или судом вопросы, не использована реально возможная и необходимая экспертная инициатива), вывод базируется на обстоятельствах дела, а не на результатах специальных экспертных исследований (в таких случаях, в сущности, экспертиза теряет свой специальный характер, входит в противоречие с процессуальными положениями о компетенции эксперта и сводится к проведению действий, не требующих специальных познаний, например к подтверждению или опровержению обстоятельств, изложенных в протоколах допросов свидетелей, потерпевших, обвиняемых и других лиц, что является исключительной прерогативой суда и следствия 1) недоказанная категоричность, необоснованная вероятность, при аргументации – подмена специфичного характерным; в выводах дается оценка не всем установленным экспер-     1 Ярким примером является ситуационная (ситу а логическая) экспертиза, когда перед экспертами ставится задача оценить возможность или невозможность возникновения и существования того или иного факта в конкретно предлагаемых условиях.  20    том фактам; дается оценка фактов, не устанавливавшихся в процессе экспертного исследования.

 

Одной из грубых ошибок является выход эксперта за пределы своих специальных знаний, т.

 

е. за пределы своей компетенции. Сейчас реже стали встречаться случаи выхода в область других наук и, прежде всего, юриспруденции. Эксперты в своих выводах, например, не пишут о том, что обнаруженные повреждения характерны для убийства, самоубийства или несчастного случая, хотя нередко считают возможным высказываться о признаках борьбы и самообороны”, “изнасиловании” и т. п. В последнее время чаще стала фиксироваться другая форма некомпетентности – выход в сферу “общежитейского” опыта, не требующего вообще никаких специальных знаний.   Конечно же, нельзя сводить причины экспертных ошибок только к неопытности или недобросовестности эксперта. Причиной неверно построенного исследования или неверной интерпретации результатов могут быть недостаточная научная разработка частной проблемы, отсутствие рекомендаций для использования установленных данных в практике судебно-медицинской экспертизы, несовершенство материальной и лабораторной базы экспертного учреждения, недостатки в организации (прежде всего, координации) работы экспертов и лаборантского персонала, пробелы в организации и проведении последипломной подготовки и переподготовки судебных медиков и др.   Многие недостатки выводов обусловлены нарушением основных законов логики как на протяжении всех выводов, так и при формулировке отдельно взятого вывода. Об этом более 15 лет назад убедительно писал И. Г. Вермель (1974). С тех пор дело мало продвинулось вперед. И главная здесь причина в том. что формирование экспертного мышления в процессе последипломной подготовки и переподготовки судебных медиков не имеет характера единой продуманной системы. Это приводит к тому, что на различных курсах повышения квалификации судебно-медицинские эксперты, принимая очередную порцию фактических данных, не получают (или в лучшем случае, не совершенствуют) основной инструмент, необходимый для анализа и оценки этих данных, а именно экспертное мышление. Поэтому не удивительно, что, “повысив” в плановом порядке свою квалификацию, возвращаясь к практической работе, специалист продолжает совершать прежние ошибки.

 

Это дает основание руководителям экспертных учреждений предъявлять претензии к качеству учебы, а преподавателям – упрекать соответствующих начальников в незаслуженных демаршах. Как ни парадоксально, в этом и виноваты, и не виноваты и те, и другие. Это – общая беда. Беда, также приводящая к повторным экспертизам, эксгумациям, т. е. ко всему тому, что искусственно форми-  21    рует судебно-медицинскую казуистику. Вот почему уместно остановиться на вопросе формирования экспертного мышления1. Судебно-медицинское экспертное мышление – одна из форм  клинического врачебного мышления, которое, в свою очередь, рассматривается как “своеобразная мыслительная деятельность врача, предполагающая особые формы анализа, связанные с необходимостью соотнести общую картину болезни с выявленным симптомокомплексом заболевания, а также быстрое :; своевременное принятие решения о природе заболевания, исходя из единства осознаваемых и неосознаваемых, логических и интуитивных компонентов опыта” (БМЭ, т. 16, с. 149).

 

Судебно-медицинскому мышлению присущи общепрофессиональные черты врачебного мышления, связанные главным образом с диагностическим процессом и отчасти с лечебной деятельностью (например, при опенке правильности, полноты и своевременности лечебной помощи в случаях проведения судебно-медицинской экспертизы по уголовным делам о профессиональных правонарушениях медработников). В то же время диагностический процесс как процесс познания в судебной медицине имеет свои особенности, связанные со специальным предметом исследования: не только диагностика травмы (или заболевания), но и установление свойств травмирующего предмета, условий и механизма его воздействия, идентификация личности человека, определение давности смерти, условий посмертного периода, манипуляций с трупом и др. Для решения УТИХ задач в отличие от клинического экспертный мыслительный процесс требует четкого разделения сознаваемых и неосознанных, логических и интуитивных компонентов опыта. Если клиническое мышление допускает для познания истины пробное лечение ( ex juvantibus), логическим анализ при судебной экспертизе может базироваться только на объективно установленных фактах.

 

Интуитивный опыт в экспертной деятельности не исключается, но он в основном должен учитываться лишь при постановке альтернативных задач и выборе путем их решения. На этом положении очень важно акцентировать внимание потому, что на практике эксперты с большим стажем работы позволяют себе “аргументировать” выводы ссылкой на многолетний опыт экспертной работы. Такая ссылка носит субъективный (в данном случае -интуитивный) характер и не является экспертным доказательством. Опыт н интуиция эксперта могут   1 Проблема экспертного судебно-медицинского мышления не разработана. Нет ясности по таким вопросам, как понятие и его составные элементы, предметность и мотивационные основы как предпосылки формирования экспертного мышления н др. Несомненно, эта актуальная проблема заслуживает глубокого самостоятельного исследования. Поэтому, предлагая читателю свое, отношение к этой проблеме, вполне допускаю полемический характер выска-зываемых положении.  22    будировать его па углубление и расширение круга подлежащих изучению объектов и методов их исследования, но с непременной целью реализовать свои гипотезы, предчувствия, предположения в объективные доказательства. Поэтому следует еще раз подчеркнуть, что интуитивная убежденность эксперта в реальном существовании того пли иного факта не может подменять собой объективных доказательств его существования.   Экспертное мышление (как н любое специальное мышление) немыслимо бея необходимого объема теоретических знаний. Овладение этими знаниями зависит от многих компонентов: качества лекционной работы, научного содержания учебников, руководств и другой специальной и научно-методической литературы; эффективности практических лабораторных и семинарских занятий; регулируемой самостоятельной работы; современной учебно-материальной базы; согласованной и четкой организации учебного процесса на основе научно обоснованных учебных программ и тематических планов.

 

Поясним некоторые из перечисленных здесь положений.

 

Одной из оптимальных форм выработки специального мышления является проблемный характер лекций. Но сущность проблемной лекция понимается неоднозначно профессорами н преподавателями кафедр судебной медицины, кстати, н других медицинских и немедицинских дисциплин).   Одни подход определяет необходимость всесторонне н глубоко изложить в лекции избранную проблему, показать ее современное состояние, основные научные направления ее изучения н перспективы развития. Нет сомнения, что такие лекции нужны. Но они должны иметь слушателя, способною полноценно воспринять излагаемый материал. Такие лекции, возможно, приемлемы для узловых тем общего и тематического усовершенствования. Однако они несут н основном обзорную или справочно-информационную нагрузку и в наименьшей степени способны решать задачу целенаправленного формирования врачебно-экспертного мышления.   Другой подход заключается в том. что проблемный .характер лекции определяется ведущим методическим приемом – постановкой перед аудиторией учебных вопросов, научно-практических проблем, ситуационных задач, обоснованием рациональных путей их решения, демонстрацией вариантов мотивированной оценки результатов исследований.

 

В методическом отношении такой подход представляется более обоснованной канвой для целенаправленного формирования экспертною мышления. Но изложенный подход будет выглядеть примитивно и не достигнет поставленных целей, если преподаватель недостаточно глубоко, широко н свободно владеет материалом лекции, если “партитура” лекции заранее не отработана в деталях, если в манере изложения нет убежденности и экспрессии.  23     Обращение к такого рода проблемному учебному занятию далеко не ново: еще Сократ широко использовал этот прием во время устных лекций-бесед со своими учениками – он ставил перед ними противоречивую проблему и путем системы наводящих вопросов вместе с ними искал пути ее решения. При таком “сократовском” понимании проблемной лекции она может быть успешно проведена лишь в форме диалогического изложения с активным подключением аудитории. Но активность аудитории должна быть заранее предуготовлена. Одним из надежных в этом отношении приемов является заблаговременное изучение обучаемыми специальной литературы, рекомендованной к очередной лекции. Обязательным залогом успешной обоюдной (лектор-обучаемый) работы является предварительное знание слушателями необходимого объема фактических знаний по теме. Серьезно активизирует аудиторию четкая мотивационная основа занятия. Попытки активизировать аудиторию примитивными противоречивыми ситуациями могут превратить лекции в нехитрую и унылую игру. Поэтому проблема должна быть поставлена так, чтобы слушатель осознавал всю ответственность за правильность и обоснованность решения предлагаемой ситуации. Эксперт должен видеть место своего исследования в общей системе раскрытия преступления понимать последствия неполноценного и, тем более ошибочного заключения.   Формирование экспертного мышления продолжается на практических и лабораторных занятиях.

 

Здесь эта задача соединена с необходимостью предварительного получения полной и объективной информации об объекте исследования и лишь затем-с оценкой выявленных фактов. Практически отрабатывая на лабораторном и секционном занятии целенаправленный подход к обязательному сбору полной информации об объекте и научному обоснованию установленных фактов, экспертное мышление формируется в конкретно-прикладном отношении.   Каждое практическое занятие должно завершаться групповым разбором качества выполненных учебных заданий. Классическим примером может служить секционный разбор, в ходе которого на кафедрах судебной медицины должны отрабатываться не только вопросы формулировки диагноза, причины и генеза смерти, но и широкий круг вопросов, направленных на реконструкцию обстановки возникновения повреждения.   Судебно-медицинское мышление формируется и на семинарских занятиях, где наряду с другими специальными вопросами отрабатывается способность специалиста: 1) понятно излагать результаты исследований и 2) мотивировать установленные фактические данные.

 

Помимо контроля степени усвоения материала, это важно для подготовки эксперта к участию в судебных заседаниях. Двустороннее (преподаватель – обучаемый) обсуждение конкретных аспектов изучаемой проблемы, с од-  24      ной стороны, моделирует обстановку во время судебного следствия, а, с другой – позволяет дифференцированно судить о степени понимания отдельными обучаемыми как частных вопросов, так и проблемы в целом. Семинарское занятие представляется наилучшим способом выявлять изъяны экспертного мышления и находить пути устранения пробелов. Оно готовит эксперта к состязательной форме его участия в работе судов.   Совершенствование экспертного мышления должно осуществляться по время самостоятельной работы обучаемых. Самостоятельная работа во внеучебное время должна быть строго регулируемым и четко планируемым процессом, включающим не только чтение специальной литературы, но и отработку учебных заданий, которые признаны и углублять теоретические знания, и закреплять практические навыки, и, в определенной степени, формировать экспертное мышление. Необходимо обратить внимание на то, что неконтролируемая самостоятельная работа во внеучебное время не достигает ожидаемых результатов, Для самостоятельной работы во внеучебное время должны быть разработаны конкретные формы контроля: обязательные контрольные вопросы к очередному занятию, оформление отчетных документов по выполненным частным учебным заданиям, зачетным экспертизам.   Несомненно, что многое из изложенного окажется невозможным осуществить без хорошо организованной учебно-материальной базы, включающей тематические классы, учебные лаборатории, специализированные учебные комплексы, современную аппаратуру, инструментальное и лабораторное оснащение, учебные стенды и пособия, адаптированные к целям и задачам подготовки конкретных контингентов обучаемых, и т. д.   Но было бы совершенно ошибочным сводить формирование экспертного мышления только к функции институтов усовершенствования. Здесь хотелось бы подчеркнуть важнейшее положение о непрерывности, единстве и преемственности формирования экспертного мышления, которое, закладываясь в высшей школе, должно совершенствоваться в ходе практической экспертной деятельности. Необходимо отметить важную роль и не менее значительную ответственность руководителей экспертных учреждений. Именно здесь имеется наиболее широкий спектр возможностей для совершенствования экспертного мышления: алгоритмизация исследований и оценок, наставничество, плановое аттестование, привлечение начинающих экспертов к участию в сложных комиссионных экспертизах и др.

 

Только в тесном контакте руководителей-практиков и педагогов может реализоваться тезис о комплексном методическом подходе к получению исходной экспертной информации в сочетании с едиными общими принципиальными подходами к анализу и синтезу собранных фактов.

 

25     В конечном итоге экспертное мышление надо рассматривать как инструмент познания. Умение владеть этим инструментом является надежным фундаментом для методически выдержанного самообразования специалиста.   Говоря о редких и необычных случаях, следует подчеркнуть их относительность: одни из них никогда не встречались а мировой практике, другие – в отечественной, третьи – в практике отдельного экспертного учреждения, четвертые-впервые встретились в практике конкретного эксперта.   Относительность казуистики должна рассматриваться и во времени. Если “феномен Виноградова” в 50-е годы рассматривался как экстраординарное явление, то в настоящее время – это лишь одно из хорошо известных последствий одного из частных вариантов взаимодействия пули с преградой.   Нельзя и переоценивать значение казуистики. Если какое-то необычное повреждение возникло в определенных условиях, это не значит, что повреждение со сходной морфологией не может возникнуть в других условиях. С другой стороны, при повторяющихся условиях далеко по всегда возникают одинаковые явления, одинаковые последствия. Не следует ограничиваться простым запоминанием казуистики-важно исследовать н находить закономерности возникновения как отдельных редких явлений, так и их совокупности.   Но пора, по-видимому, переходить к изложению того, чего ждет, п, возможно, уже с нетерпением, читатель. Мы не преследовали цель дать в этой книге систематическое изложение судебно-медицинской казуистики. Это и невозможно сделать на полутора десятках наблюдений. Автор получил бы полное удовлетворение, если читатель, заняв позицию эксперта в каждом конкретном случае, прошел с ним от исходных вопросов по всему пути исследования, сомнений я размышлений над результатами к решению экспертных задач.  Глава 2. БЫВАЮТ Л И НА СВЕТЕ ЧУДЕСА?   Владимир Иванович Пальцев последнее время стал часто жаловаться на неприятные ощущения в области сердца: то ноет, то колет, то болит, то щемит, то давит.

 

“Не рановато ли, Иваныч, ведь только сорок разменял?” – то ли спрашивали, то ли сочувствовали сослуживцы. В пятницу даже попросил начальника цеха отпустить пораньше домой. Тот разрешил со словами: – “Ладно, отдыхай, набирайся сил. Завтра утром заеду, отправимся на дачу, пора клубникой заниматься”.   Их участки в садоводческом товариществе находились рядом. Общие интересы, общие заботы, здесь не было начальников и подчиненных, только – единомышленники.   Как и договорились, к 7 ч утра машина была во дворе. В дороге говорили обо всем. Владимир Иванович чувствовал себя неплохо, но дал слово, что в понедельник обязательно обратится к заводским врачам.    Было 8 ч 30 мни. Начинался один из чудесных дней конца мая. Время первых плодов и больших надежд на будущий урожай. Переговариваясь с соседом, Владимир Иванович рыхлил грядку.   Сосед о чем-то спросил, Пальцев не ответил.

 

Тот снова задал вопрос – молчание. “Иваныч, ты где?” Владимир Иванович лежал, уткнувшись лицом в грядку. Сосед кинулся к нему, перевернул на спину, лицо было необычно бледно. Пальцев не дышал. Кто-то из садоводов оказался врачом. Пытались делать закрытый массаж сердца, искусственное дыхание, применить валидол, нитроглицерин… Все было бесполезно. “Скорая” помощь явилась через 2 ‘/2 ч. Констатировала и без того очевидный всем факт смерти Пальцева1.

 

Опросив окружающих, врач скорой помощи записал: “Острая сердечная недостаточность. Инфаркт миокарда”.

 

Внезапная смерть человека средних лет. Как поступают  в таких случаях?

 

Если у умершего при жизни врачами было объективно диагностировано заболевание сердечно-сосудистой системы (атеросклероз венечных артерий, стенокардия и т. п.), которое могло привести к быстрой смерти, то врач поликлиники на основании записей в амбулаторной карте больного может выписать свидетельство о смерти, что позволяет произвести захоронение без вскрытия трупа.   Если умерший не наблюдался врачами н смерть наступила скоропостижно, неожиданно для окружающих, то причину смерти следует устанавливать обязательно по результатам вскрытия, причем судебно-медицинского. При неожиданной смерти ее причина может оказаться столь же неожиданной. Вот здесь мы и подошли к первому обстоятельству, делающему  этот случай необычным.

 

Судебно-медицинское исследование трупа Пальцева было проведено на 3-и сутки. Вскрытие трупа проводил опытный эксперт Анатолий Харитонович Кукулев. Сама предыстория представлялась довольно типичной, в целом она могла быть охарактеризована двумя словами “сердечный анамнез”. Беседа с родственниками лишний раз убедила эксперта в том, что речь, по всей видимости, пойдет о скоропостижной смерти, наступившей вследствие сердечно-сосудистого заболевания.   Он начал наружное исследование, размеренно диктуя секретарю протокол: “На трупе надеты синие хлопчатобумажные спортивные брюки, пестрые сатиновые трусы, серые носки из синтетической ткани. На передней поверхности брюк сухая сероватая грязь.

 

Порядок в одежде не нарушен. Каких-либо повреждении и следов биологического происхождения на одежде        нет. Труп мужчины, 40 лет, правильного телосложения, средней упитанности.

 

Длина тела- 174 см.

 

На голове густые темно-русые волосы длиной до 9 см. Кости свода черепа н лица на ощупь целы. Носовые ходы н слуховые проходы чистые. Рот закрыт, язык за линией зубов. Все зубы целы.

 

На шее повреждений нет. В области левого надплечья, в проекции акромиона, ссадина неправильной круглой формы, диаметром 0,8 см, покрытая плотной черно-красной корочкой…”,   Диктуя, Анатолий Харитонович размышлял: “Опять небольшие повреждения на теле скоропостижно умершего. Хорошо, что не на голове”. Ему не нравились эти “типичные” случаи скоропостижной смерти в сочетании с незначительными наружными повреждениями, когда родственники умершего донимают вопросами: может быть, кто-то ударил по лицу и от этого возникло кровоизлияние в мозг?

 

Как на самом деле уверенно различить: то ли человек споткнулся, упал, ударился головой и у него возникли небольшая ссадина на лице и массивное внутримозговое кровоизлияние, или у больного человека сначала возник инсульт, он потерял сознание и при падении получил такую же ссадину. Надо сказать, что ссадины, нанесенные непосредственно перед смертью, в агональном периоде и в ближайшее время после смерти практически не различаются.

 

Ведь даже при остановке сердца и дыхания, прекращении функции головного мозга, т. е. при наступлении биологической смерти, ткани определенное время сохраняют свои физиологические свойства, остаются условно живыми. Так до сих пор никто и не взялся за разработку объективных критериев судебно-медицинской опенки повреждений на трупах внезапно умерших людей. “Наверняка” была бы хорошая диссертация”,- подумал Кукулев.

 

Но, слава богу, этот случай кажется не из их числа. “Во-первых,- размышлял эксперт,- корочка над ссадиной возвышается – значит, повреждение возникло не в самое ближайшее время. Во-вторых, ссадина располагается на плече, а здесь нет никаких жизненно важных органов; значит, это повреждение не повлияло на наступление смертельного исхода”. “Тем не менее будем последовательны,- решил Анатолий Харитоно-вич,- рассечем кожу, увидим кровоизлияния, сделаем вывод о прижизненности ссадины и продолжим вскрытие”. В таких случаях кожу рассекают непосредственно через ссадину. Но Анатолий Харитонович давно взял себе за правило до поры до времени не нарушать первичное состояние повреждения. Он сделал дугообразный окаймляющий разрез в 1,5 см от ссадины и слегка отпрепарировал кожу.

 

Кровоизлияние неожиданно оказалось обширным, имело темно-красный цвет и окружало ссадину на площади диаметром 4-5 см. Это становилось непонятным : ссадина – с ноготь мизинца, а кровоизлияние –  28    с пол-ладони. Он аккуратно стал ощупывать акромион и вдруг почувствовал хруст мелких осколков – это было начало раневого канала, “Вот так “типичный” случай! Здесь, пожалуй, попахивает криминалом…”.   Явился недовольный фотолаборант- “напускает туману мэтр”, ссадину сфотографировал и собрался удалиться.

 

“Погоди,-сказал Анатолий Харитонович, приложил к ссадине влажное полотенце,- здесь, кажется, что-то необычное”. Убрал полотенце, на нем остались корочки запекшейся крови, и ссадина.

 

.. превратилась в небольшую рану вытянутой овальной формы, размерами 1,5X0,6 см, окаймленную сплошным осад-нением шириной 0,5-0,2 см. В средних отделах раны выделялся дефект кожи размерами 0,5×0,4 см. Это было… входное пулевое отверстие. Вокруг него не оказалось ни следов копоти, ни следов действия порошинок, иначе говоря, не было следов близкого выстрела. При наличии на пострадавшем одежды этот факт имеет относительное значение, поскольку копоть и порошинки могут быть задержаны первыми слоями одежды. Но Пальцев был одет только до пояса. Значит, выстрел был произведен с неблизкой дистанции.   При пулевых ранениях, независимо от того, успел ли следователь поставить интересующие его вопросы, эксперт должен быть готов установить локализацию входной и выходной огнестрельных ран, направление раневого канала, расстояние выстрела, вид ранящего снаряда и использованного образца оружия, возможность причинения выстрела самим пострадавшим и др. Анатолий Харитонович сообщил о находке в прокуратуру и продолжил исследование.   У Пальцева входная пулевая рана располагалась в 154 см от подошвенной поверхности и в 18 см от передней срединной линии. Длина верхних конечностей от копчиков пальцев до акромиона- 73 см.

 

Тщательный поиск выходной раны оказался безрезультатным. Ее не было. Значит, ранение слепое. Поиски огнестрельного снаряда при слепых ранениях – непростое дело. Поэтому сначала была выполнена обзорная рентгенография грудной клетки и живота.

 

Инородное тело металлической плотности, по форме и размерам похожее на пулю, было обнаружено в правом подреберье. Итак, это ранение оказалось слепым пулевым (рис. 1). Локализация инородного тела уточнена на двух рентгенограммах, выполненных в задней прямой и правой боковой проекциях.   Лишь после этого было продолжено вскрытие. Важно проследить раневой канал на всем его протяжении. При этом следовало решать две задачи: определить направление раневого канала, включая различные отклонения раневой траектории, установить, какие по плотности ткани повреждены по ходу раневого канала.  29         Рис. 2. Огнестрельный перелом левого акромиона.  Рис. 3.

 

Краевое огнестрельное повреждение тела VIII грудного позвонка.    Рис. 1.

 

Остроконечная пуля в правом подреберье Пальцева, Рентгенограмма.

 

Раневой канал был исследован до извлечения органоком-плекса последовательно, начиная от входного отверстия. Первое, что обнаружил эксперт, был огнестрельный перелом акромиона. Раневой канал в кости начинался на задневерхней поверхности акромиона в 2 см от его конца и проходил в направлении слева направо, сверху вниз и несколько спереди назад, т. е.

 

косо продольно но отношению к длиннику отростка, который оказался полностью отделенным от ости лопатки (рис.

 

2).

 

Продолжая это направление, раневой канал проходил через полость левого плечевого сустава и головку левой плечевой кости.

 

Раневой канал удавалось сохранять на одной прямой линии только при положении левой руки, отведенной вперед и влево примерно на 40-50°.

 

По отношению к основанию эпифиза раневой канал проходил косо поперечно, причем головка была полностью отделена от анатомической шейки, на передней поверхности которой выделялся дополнительный плоский отломок кости размерами 2Х 1,5 см.  30       Во втором межреберье по средней подмышечной линии на площади 2,5X2 см обнаружено локальное повреждение межреберных мышц, верхнего края III левого ребра и пристеночной плевры. Герметичность левой плевральной полости была нарушена. Представляло интерес краевое повреждение III ребра -оно имело четкую полукруглую форму (такие повреждения имеют особо важное значение при сквозных ранениях, поскольку позволяют установить калибр ранящего снаряда).   Левое легкое оказалось спавшимся. Раневой капал в нем начинался на задневерхней поверхности верхней доли щеле-видным отверстием длиной 1,5 см и проходил слева направо и сверху вниз, пересекая всю верхнюю долю, междолевую щель и медиальные отделы нижней доли, заканчиваясь на ее внутренней поверхности щелевидным отверстием. По ходу раневого канала в легких выявлены обширные кровоизлияния, муфтооб-разно окружавшие весь раневой канал в радиусе 2,5-3 см.   Соответственно левой переднебоковой поверхности VIII грудного позвонка горизонтально располагалось продолговатое повреждение пристеночной плевры с мелколоскутными краями (лоскутки треугольной формы, их острые концы направлены влево).

 

Общие размеры повреждения – 5×1,5 см.

 

При сведении краев повреждения в его средних отделах определялся го-       31  ризбнтально расположенный дефект плевры длиной 1.5 см. Левый конец дефекта достигал 0,2 см, ширина дефекта уменьшалась “на нет” к правому его концу.   После отсепаровки пристеночной плевры было выявлено краевое повреждение нижней половины передней стенки VIII грудного позвонка (рис. 3). Повреждение располагалось почти горизонтально, имело желобовидную форму и размеры 1,8Х ХО,8хО,2см.   Все повреждения от входной раны до левого края повреждения тела VIII грудного позвонка (исключая раневой канал в спавшемся легком) находились на одной прямой линии, при упомянутом положении левой руки. Начиная от краевого повреждения тела VIII позвонка раневой канал отклонялся несколько кпереди и становился менее отвесный.   Напротив повреждения тела VIII грудного позвонка обнаружен сквозной разрыв задней стенки грудной аорты, проникающий в просвет сосуда. Разрыв располагался вертикально, имел щелевидную форму и длину 1,8 см. Края разрыва были мелко неровными.   Раневой канал пересекал заднее средостение и проникал в правую плевральную полость через ее медиальную стенку. Он продолжался от медиальной поверхности нижней доли правого легкого к ее диафрагмальной поверхности в виде щелевидного прямолинейного повреждения, окруженного муфтообразным кровоизлиянием.

 

Далее раневой канал проходил через правый купол диафрагмы и правую долю печени, оканчиваясь на ее нижней поверхности, где и была обнаружена остроконечная 7,62-мм пуля. На боковых поверхностях пули имелись следы от полей нарезов, а головной конец был несколько изогнут.   Общая протяженность раневого канала составила 48 см. Его первый прямолинейный участок был равен 27 см, а второй-21 см.   К концу вскрытия подошел следователь.

 

Для него находки эксперта были абсолютной неожиданностью. Анатолий Хари-тоновпч подвел итоги проведенного исследования: ранение огнестрельное, пулевое; ранящий снаряд – пуля к патрону образца 1943 г., могла быть выстрелена из автомата Калашникова или самозарядного карабина Симонова; входное пулевое отверстие на верхней поверхности левого надплечья; раневой канал в виде изломанной линии, его первоначальный прямолинейный отрезок имел направление сверху вниз, слева направо и несколько спереди назад; в момент выстрела левая рука была отведена вперед и влево приблизительно на 40-50°; огнестрельный снаряд сохранил большую кинетическую энергию, хотя вошел в тело своим полубоковым профилем; выстрел произведен с неблизкой дистанции.      32               Не имея никаких других, кроме известных нам, сведений об условиях гибели Пальцева, следователь вполне удовлетворился этой исходной информацией. Он лишь попросил уточнить направление выстрела. “Мы не можем устанавливать направление выстрела”,- отвечал эксперт.- “Можно лишь сказать, что оно совпадало (если пуля по пути не встретила какую-то преграду и не рикошетировала от нее) с начальным прямолинейным участком раневого канала. Для того, чтобы установить, направление выстрела, надо знать позу Пальцева в этот момент. Таких данных нет. Поэтому, откуда произведен выстрел, судебно-медицинская экспертиза ответить не может. Конечно, нельзя исключить, что в Пальцева выстрелили с крыши одного из близко расположенных домов или с дерена.

 

Но все может быть и гораздо банальнее: человек, наклонившись, вскапывал или рыхлил грядку, был обращен головой ” сторону стрелявшего, при этом и мог образоваться раневой канал с таким направлением, как у Пальцева”.   “Каково же расстояние выстрела?” – с робкой надежде?! в голосе спросил следователь. “Неблизкая дистанция”,-развел руками эксперт.- “К сожалению, мы можем более или менее точно устанавливать расстояние выстрела только на близкой дистанции, когда видим следы действия копоти, порошинок, металлических частиц, пороховых газов. Но это расстояние очень короткое- 1 -1,5, редко – 2 м. Дальше порошинки и металлические частицы не летят. Научные разработки по поводу определения расстояния выстрела на неблизкой дистанции мне не известны. Но я изымаю кожу с входной раной, все поврежденные кости, кусочки обоих легких, фрагменты печени и аорты из области раневого канала.

 

Все это отправляю на лабораторное исследование, а пулю передаю вам для баллистической экспертизы”.   Есть специальные лабораторные методы, которые могут дать весьма ценную дополнительную информацию.

 

Но эффективность этих исследований во многом зависит от задачи, которую ставит перед специалистами лаборатории эксперт, проводивший вскрытие.

 

К сожалению, руководители отдельных экспертных учреждений в погоне за дополнительными врачебными и лабораторными ставками стремятся искусственно увеличить экспертную нагрузку, добиваясь в приказном порядке “100 % охвата вскрытий гистологическими н физико-техническими исследованиями”. Еще один образчик административно-командного подхода к управлению, на этот раз экспертной службой.   Как бы то ни было, были назначены оба исследования. О степени их полезности можно судить по результатам.   Опустим исследовательскую часть и приведем только выводы из заключения физико-технической экспертизы: “Повреждения на теле Пальцева вполне могли быть причинены пулей,   выпущенной из нарезного оружия.

 

Выстрел был произведен с расстояния вне сферы действия дополнительных факторов выстрела, т. е. с дальнего расстояния”. Без труда можно заметить, что это дополнительное исследование, проведенное “специалистом физико-техником” кажется куда менее квалифицированным, чем заключение эксперта, проводившего вскрытие.

 

Во-первых, физико-техник считает, что ранение “вполне могло быть причинено пулей”, т. е. он допускает лишь возможность (1?) пулевого ранения. А каким же еще, кроме пулевого, может быть слепое ранение глубиной 48 см с типичным входным пулевым отверстием и наличием пули в конце раневого канала?

 

Во-вторых, физико-техник полагает, что выстрел мог быть причинен пулей, “выпущенной из нарезного оружия”. Хотя существует вообще небольшое число объективных судебно-медицинских параметров, позволяющих установить нарезной характер оружия, из которого выстрелена пуля, в данном случае эти признаки отсутствовали.

 

На что же опирался эксперт, делая свой вывод? Только на следы нарезов на пуле, найденной в теле Пальцева. Но…

 

это – выход за пределы компетенции судебного медика, поскольку оценка следов на пулях, возникших в момент выстрела от ее взаимодействия со стволом оружия, является прерогативой эксперта-криминалиста. В-третьих, физико-техник, ничего не прибавив к выводам предыдущего эксперта о расстоянии выстрела, допустил терминологическую неточность, применив вместо общепринятого понятия “неблизкая дистанция” – “дальнее расстояние”.   Сопоставив этих два экспертных документа, следователь без труда усмотрел противоречия. Их удалось устранить в процессе допроса обоих экспертов, что вполне естественно привело лишь к трате дополнительного служебного времени 3 человек.   Исключительно интересные {весьма редко встречающиеся) данные были получены при гистологическом исследовании. В препаратах левого легкого, стенки аорты и печени были обнаружены инородные, угловатые, бесцветные, желто-коричневые частицы, а также крупные и мелкие комплексы растительных клеток. К сожалению, гистологи не придали должного значения этим находкам и никак не оценили факт обнаружения инородных тел, ограничившись указанием лишь на прижизненный характер огнестрельного повреждения (факт, который не вызывал никаких сомнений на аутопсии).

 

“Прошел мимо” инородных частиц и эксперт, проводивший вскрытие.

 

А они в будущем еще сыграют свою роль.

 

Тем временем была назначена и проведена криминалистическая экспертиза пули, извлеченной из тела Пальнева. Вот ее результаты: “Представленная на экспертизу пуля является частью 7,62-мм отечественного промежуточного унифниирован-  34        ного патрона, выстрелена из штатного боевого оружия -7,62-мм автомата Калашникова (типы АК, А КМ, АКМС); ствол автомата малоизношенный; пуля пригодна для идентификации экземпляра оружия; следов взаимодействия пули с преградой, более твердой, чем ее оболочка, не обнаружено”.   Здесь почти все верно, за исключением последней фразы. Вспомним искривленный головной конец пули. Конечно же, он деформировался не самопроизвольно.

 

Следовательно, есть все основания утверждать, что пуля взаимодействовала с преградой. Но что это была за преграда? То ли плотные костные ткани по ходу раневого канала, то ли плотные препятствия на ее траектории до попадания в тело. Криминалисты должны были выразить свое отношение к данному факту, но этого не произошло. И в своей дальнейшей работе следователь, к сожалению, опирался только на эти сведения.   Поскольку расстояние выстрела не было установлено, оставалось рассчитывать только на определение направления выстрела. Место падения Пальцева было точно зафиксировано. Следов действия пули на ближних и дальних деревьях и строениях не было. Это позволяло сузить секторы обстрела, если предположить, что выстрел произведен горизонтально или почти горизонтально.

 

Был составлен масштабный план местности {рис. 4).

 

Рис. 4. Масштабный план местности вокруг садоводства, где был обнаружен  труп Пальцева.  Пунктиром обозначены границы сектора, в пределах которого ног быть произведен горизонтальный выстрел в Пальцева.            35     Проведя вазирование возможных направлений горизонтального выстрела, следователь пришел к выводу, что выстрел но мог быть произведен с южного, западного и восточного направления, поскольку на траектории выстрела находились различные строения. К северу располагался лесной массив, за которым в 1,5 км па северо-запад находилась войсковая часть, а в 2 км на северо-восток-стрельбище. Других объектов в секторе не было.

 

Это обстоятельство в сопоставлении с выводами заключения криминалистов о том, что выстрел произведен из боевого оружия, привело следователя к убеждению, что в тот злополучный день стрельба велась либо со стороны воинской части, либо со стрельбища.

 

Однако дополнительное тщательное визирование исключило территорию войсковой части, так как на пути возможной траектории выстрела находился один из садоводческих домиков. При его осмотре следов действия пули не найдено. Оставалось стрельбище.

 

Но днем происшествия была суббота. В чти дни стрельбы, по официальному сообщению командования, не планировались и не проводились. Тем не менее других точек для выстрела не имелось; следовательно, версия выстрела со стрельбища не исключалась, ее требовалось проворить и, по возможности, экспертным путем.

 

Помня о том, что конкретное расстояние выстрела в пределах неблизкой дистанции определить невозможно, следователь все-таки сделал такую попытку, поставив следующий вопрос: с какого расстояния произведен выстрел в Пальцева, в частности, мог ли он быть произведен с расстояния 2000 м и исключается ли возможность получения повреждений Пальцевым при выстреле с этого расстояния?   Но кто возьмется за решение этой задачи? “Это сделать невозможно”,- отвечал опытный Кукулев, к которому в первую очередь обратился следователь.- “Нет методики и нет критериев для решении этой задачи”.- “Впрочем, -Анатолий Хари-тонович задумался,- можно обратиться на кафедру судебной медицины Военно-медицинской академии.

 

Там каждый преподаватель имеет подготовку по двум специальностям – судебной медицине и криминалистике. Эта кафедра считается Всесоюзным научно-методическим центром по изучению проблем судебно-медицинской экспертизы огнестрельной травмы. И вообще они, как правило, берутся за безнадежные, как кажется всем, экспертизы.

 

И, что самое удивительное, обычно справляются с нерешаемыми, на первый взгляд, экспертными проблемами. Ну, а если по каким-то причинам не могут справиться с той или иной задачей, то честно, а главное обоснованно об этом скажут в официальном документе – “Заключении эксперта”.

 

Следователь обратился по указанному адресу. Постановление о назначении экспертизы было принято.  36    Конечно, к моменту получения постановления специалисты  упомянутой кафедры никакими объективными критериями для установления расстояния выстрела в пределах неблизкой дистанции не располагали. Следовательно, не было и никаких методических подходов к решению этой экспертной задачи. Но ведь что-то, наверно, все-таки было, раз они взялись за дело?   Конечно, было.

 

Экспертиза была начата не на пустом месте.

 

Это был более чем вековой опыт изучения огнестрельных повреждений в академии, начиная с Н. И. Пирогова, который впервые в мире в 1848 г. описал дифференциально-диагностические признаки входной и выходной огнестрельных ран.

 

Это были его последователи П. И. Морозов, В.А.Тиле, И.П.Ильин, Н. В.

 

Павлов, внесшие еще в конце прошлого столетия существенный вклад в представления о механизме формирования огнестрельной раны. Это были и наши современники, среди которых наиболее заметными фигурами были судебные медики профессора М. И. Райский, И.

 

Ф. Огарков, В. И. Молчанов и др. Наконец, было интересное научное исследование, проведенное в конце 70-х годов по определению поражающих свойств свободно падающих осколков1. В ходе этою исследования была установлена зависимость объема и характера осколочного повреждения от энергии поражающего осколка. Последнее и стало основной концепцией, послужившей научным фундаментом для решения поставленных следователем задач.   Основная идея: I) любые биологические ткани (кожа, мышцы, кости, внутренние органы и т. д.) имеют вполне определенные прочностные характеристики; 2) для нарушения целости разных по плотности структур должна расходоваться разная энергия поражающе!

 

о снаряда; 3) между объемом пулевого повреждения н энергией поражающего снаряда (пули) должна существовать вполне определенная зависимость; 4) если установить такую зависимость, то по объему огнестрельного повреждения можно установить энергию огнестрельного снаряда и по простым формулам вычислить его скорость в момент контакта с биологическим объектом, а следовательно, и расстояние выстрела, поскольку скорость пули известна на любом участке внешней баллистической траектории.   К реализации этой идеи приступили в рамках экспертного эксперимента.

 

Его суть заключалась в том, чтобы на биологических объектах (биоманекенах), меняя последовательно скорость огнестрельного снаряда, получить такое повреждение, которое было обнаружено у Пальцева. Задача была непростой, ввиду сложности раненого канала в теле Пальцева: он прохо-   1 Интересующихся отсылаем к опубликованным работам В. Л. Попова, В И. Молчанова, И. И. Язвннского.

Прокрутить вверх